+17 °С
Облачно
Все новости
Важно
30 Июня 2017, 11:28
Старые Киешки – по аксаковским местам в пригороде Уфы спустя 219 лет
"Детские годы Багрова-внука" – одно из самых пронзительных произведений русской литературы, написанное нашим великим земляком, русским писателем Сергеем Тимофеевичем Аксаковым, посвящено его детству в Уфе и окрестностях, где его отец держал земли и имения
Почему в одной семье рождаются такие гении, как Толстой, Достоевский или Марина Цветаева, а в другой нет? 170 лет назад в своем романе-воспитании "Детские годы Багрова-внука" Сергей Аксаков показал, что все в человеке начинается с детства, с семьи, со взаимоотношений с отцом и матерью. Тимофей Аксаков – отец Сергея Аксакова был уфимским прокурором, мать Мария Зубова – умнейшая и образованная женщина. С четырех лет Сергей Аксаков декламировал стихи и был очень наблюдательным ребенком. В нем всё выдавало, что он станет гением. Впоследствии Сергей Аксаков сам создал крепкую семью, имел десять детей – все они сыграли выдающуюся роль в культурной и общественной жизни России.
Знаменитый портрет С.Аксакова художника И.Крамскова.
Действие «Детских годов…» распределено между Уфой, где расположен дом матери автора, и сетью имений родственников по отцовской линии: Багрово, Парашино, Старое Багрово, Чурасово, Сергеевка.
Мать великого русского писателя Мария Николаевна Аксакова (урожденная Зубова) сыграла выдающуюся роль в его воспитании.
Поскольку родственники С.Аксакова возражали против публичной огласки различных сторон семейной жизни, ещё при работе над первой автобиографической книгой «Семейная хроника» автор изменил некоторые имена и фамилии (Аксаковы стали Багровыми, Куроедовы – Куролесовыми и т. п.), а также изменились названия имений: Аксаково (Оренбургская область) – на Багрово, Надеждино (Белебеевский район РБ) – на Парашино. В «Детских годах» он продолжил использование этого приёма, сочинив вступление, призванное отдалить автора от фигуры рассказчика.
Сегодня мы решили обратится к отдельной главе "Детских годов Багрова-внука" – под названием "Сергеевка". Как оказалась, это село существует по сей день и находится в 30 километрах от Уфы в Кармаскалинском районе.
Экскурсию по аксаковским местам вызвался провести местный коренной житель Наиль Кадрачев.
Предки Наиля – татары-мещеряки (мишари) основали это село в районе 1760 года. Они переселялись сюда с Оки и Волги правительством. Наиль прожил здесь всю жизнь и знает все дорожки и тропинки.
Старые Киешки. С обратной стороны этой улицы была Сергеевка. Фото 29 июня 2017 г.
Отец писателя уфимский прокурор Тимофей Аксаков купил на окраине этой деревни (раньше она называлась Киишки, теперь Старые Киешки) землю и начал строить на ней усадьбу для летнего проживания. Сюда же начал завозить из Симбирской губернии крестьян, для чего основал русскую деревню Сергеевка. Киишки и Сергеевка были одним целым, правда, по преданию, деревню разделяли дубовые ворота, отделяющие одну часть от другой.
Название деревни произошло от названия озера Киишки (по-татарски – кривое). Это древняя старица Белой находится на окраине села и тянется вдоль Белой, которая протекает неподалеку, на полтора километра.
В июне 1797 года семья Аксаковых со скарбом и обслугой погрузилась в Уфе на телеги и, переправившись через Белую в нескольких километрах от города, оказались на возвышенности у берега озера Киишки. Вот как описывает этот день С.Аксаков в главе "Сергеевка".
Сергеевка занимает одно из самых светлых мест в самых ранних воспоминаниях моего детства. Я чувствовал тогда природу уже сильнее, чем во время поездки в Багрово, но далеко еще не так сильно, как почувствовал ее через несколько лет. В Сергеевке я только радовался спокойною радостью, без волнения, без замирания сердца. Всё время, проведенное мною в Сергеевке в этом году, представляется мне веселым праздником.
Мы, так же как и прошлого года, переправились через Белую в косной лодке. Такие же камешки и пески встретили меня на другом берегу реки; но я уже мало обратил на них внимания, – у меня впереди рисовалась Сергеевка, моя Сергеевка, с ее озером, рекою Белою и лесами. Я с нетерпением ожидал переправы нашей кареты и повозки, с нетерпением смотрел, как выгружались, как закладывали лошадей, и очень скучал белыми сыпучими песками, по которым надобно было тащиться более версты. Наконец мы въехали в урему, в зеленую, цветущую и душистую урему…
Наконец мы выбрались в чистое поле, побежали шибкою рысью и часу в третьем приехали в так называемую Сергеевку. Подъезжая к ней, мы опять попали в урему, то есть в поемное место, поросшее редкими кустами и деревьями, избитое множеством средних и маленьких озер, уже обраставших зелеными камышами: это была пойма той же реки Белой, протекавшей в версте от Сергеевки и заливавшей весною эту низменную полосу земли. Потом мы поднялись на довольно крутой пригорок, на ровной поверхности которого стояло несколько новых и старых недостроенных изб; налево виднелись длинная полоса воды, озеро Киишки и противоположный берег, довольно возвышенный, а прямо против нас лежала разбросанная большая татарская деревня так называемых "мещеряков". Направо зеленела и сверкала, как стеклами, своими озерами пойма реки Белой, которую мы сейчас переехали поперек. Мы повернули несколько вправо и въехали в нашу усадьбу, обгороженную свежим зеленым плетнем. Усадьба состояла из двух изб: новой и старой, соединенных сенями; недалеко от них находилась людская изба, еще не покрытая; остальную часть двора занимала длинная соломенная поветь вместо сарая для кареты и вместо конюшни для лошадей; вместо крыльца к нашим сеням положены были два камня, один на другой; в новой избе не было ни дверей, ни оконных рам, а прорублены только отверстия для них. Мать была не совсем довольна и выговаривала отцу, но мне всё нравилось гораздо более, чем наш городской дом в Уфе.
Сергей Аксаков пишет в главе Сергеевка, что на берегу озера стояли огромные дубы, причем в дупле одного помещалось пять человек. Это говорит об одном – в те времена озеру уже было как минимум 500 лет. Вот как Аксаков описывает берег:
Противоположный берег представлял лесистую возвышенность, спускавшуюся к воде пологим скатом; налево озеро оканчивалось очень близко узким рукавом, посредством которого весною, в полую воду, заливалась в него река Белая; направо за изгибом не видно было конца озера, по которому, в полуверсте от нашей усадьбы, была поселена очень большая мещеряцкая деревня, о которой я уже говорил, называвшаяся по озеру также Киишки. Разумеется, русские звали ее и озеро, и вновь поселенную русскую деревушку Сергеевку, просто "Кишки" -- и к озеру очень шло это названье, вполне обозначавшее его длинное, искривленное протяжение. Чистая, прозрачная вода, местами очень глубокая, белое, песчаное дно, разнообразное чернолесье, отражавшееся в воде как в зеркале и обросшее зелеными береговыми травами, всё вместе было так хорошо, что не только я, но и отец мой и Евсеич пришли в восхищение. Особенно был красив и живописен наш берег, покрытый молодой травой и луговыми цветами, то есть часть берега, не заселенная и потому ничем не загаженная; по берегу росло десятка два дубов необыкновенной вышины и толщины. Когда мы подошли к воде, то увидали новые широкие мостки и привязанную к ним новую лодку: новые причины к новому удовольствию. Отец мой позаботился об этом заранее, потому что вода была мелка и без мостков удить было бы невозможно; да и для мытья белья оказались они очень пригодны, лодка же назначалась для ловли рыбы сетьми и неводом. Сзади мостков стоял огромнейший дуб в несколько охватов толщиною; возле него рос некогда другой дуб, от которого остался только довольно высокий пень, гораздо толще стоявшего дуба; из любопытства мы влезли на этот громадный пень все трое, и, конечно, занимали только маленький краешек. Отец мой говорил, что на нем могли бы усесться человек двадцать. Он указал мне зарубки на дубовом пне и на растущем дубу и сказал, что башкирцы, настоящие владельцы земли, каждые сто лет кладут такие заметки на больших дубах, в чем многие старики его уверяли; таких зарубок на пне было только две, а на растущем дубу пять, а как пень был гораздо толще и, следовательно, старее растущего дуба, то и было очевидно, что остальные зарубки находились на отрубленном стволе дерева. Отец прибавил, что он видел дуб несравненно толще и что на нем находилось двенадцать заметок, следовательно, ему было 1200 лет. Не знаю, до какой степени были справедливы рассказы башкирцев, но отец им верил, и они казались мне тогда истиной, не подверженной сомнению.
Эта дорога проходит по протоке, по которой весной вода с Белой 200 лет назад заливалась в озеро. Аксаков пишет, что деревенские летом закрывали эту протоку (на фото - следы от каменной запруды). Сейчас сделать это не представляется возможным, из-за чего уровень озера упал на несколько метров.
Другая опасность. Белая породила 1000 лет назад озеро Киишки, но теперь может его вновь поглотить. Река сильно размывает правый берег. Наиль показывает, что за последние 40 лет река приблизилась в сторону озера на 400 метров и теперь ее отделяет от Киишек (по современному озеро называется Киешки или Аксаковское) небольшая перемычка. Случись сильное половодье - и Белая может пробить себе новое русло, тогда от озера Киишки ничего не останется.
Из-за добычи песка Белая в этом месте (9 км от Кабаково) не просто размывает правый берег, но и стала ненормально широкой – почти 400 метров.
В Сергеевке маленький Сережа настолько увлекся рыбалкой, что пронес это увлечение через всю жизнь, а потом написал свои знаменитые "Записки об ужении рыбы". В центре на берегу мы видим маленький мосток. На этом месте Сережа вместе со своим дядькой Евсеичем и собакой Суркой проводил целые дни. Важные моменты: уровень озера был на несколько метров выше, а дом Аксаковых стоял на этом пригорке.
Вот выдержка из книги, связанная с этим местом.
Озеро было полно всякой рыбы, и очень крупной; в половодье она заходила из реки Белой, а когда вода начинала убывать, то мещеряки перегораживали плетнем узкий и неглубокий проток, которым соединялось озеро с рекою, и вся рыба оставалась до будущей весны в озере. Огромные щуки и жерехи то и дело выскакивали из воды, гоняясь за мелкой рыбою, которая металась и плавилась беспрестанно. Местами около берегов и трав рябила вода от рыбьих стай, которые теснились на мель и даже выскакивали на береговую траву: мне сказали, что это рыба мечет икру. Всего более водилось в озере окуней и особенно лещей. Мы размотали удочки и принялись удить. Отец взял самую большую, с крепкою лесою, насадил какого-то необыкновенно толстого червяка и закинул как можно дальше: ему хотелось поймать крупную рыбу; мы же с Евсеичем удили на средние удочки и на маленьких навозных червячков. Клев начался в ту же минуту; беспрестанно брали средние окуни и подлещики, которых я еще и не видывал. Я пришел в такое волнение, в такой азарт, как говорил Евсеич, что у меня дрожали руки и ноги и я сам не помнил, что делал. У нас поднялась страшная возня от частого вытаскиванья рыбы и закидыванья удочек, от моих восклицаний и Евсеичевых наставлений и удержанья моих детских порывов, а потому отец, сказав: "Нет, здесь с вами ничего не выудишь хорошего", сел в лодку, взял свою большую удочку, отъехал от нас несколько десятков сажен подальше, опустил на дно веревку с камнем, привязанную к лодке, и стал удить. Множество и легкость добычи охладили, однако, горячность мою и моего дядьки, который, право, горячился не меньше меня. Он стал думать, как бы и нам выудить покрупнее. "Давай, соколик, удить со дна, -- сказал он мне, -- и станем насаживать червяков побольше, и я закину третью удочку на хлеб". Я, разумеется, охотно согласился: наплавки передвинули повыше, так что они уже не стояли, а лежали на воде, червяков насадили покрупнее, а Евсеич навздевал их даже десяток на свой крючок, на третью же удочку насадил он кусок умятого хлеба, почти в орех величиною. Рыба вдруг перестала брать, и у нас наступила совершенная тишина. Как нарочно, для подтвержденья слов моего отца, что с нами ничего хорошего не выудишь, у него взяла какая-то большая рыба; он долго возился с нею, и мы с Евсеичем, стоя на мостках, принимали живое участие. Вдруг отец закричал: "Сорвалась!" и вытащил из воды пустую удочку; крючок, однако, остался цел. "Видно, я не дал хорошенько заглотать", -- с досадою сказал он; снова насадил крючок и снова закинул удочку. Евсеич очень горевал. "Экой грех, -- говорил он, -- теперь уж другая не возьмет. Уж первая сорвалась, так удачи не будет!" Я же, вовсе не видавший рыбы, потому что отец не выводил ее на поверхность воды, не чувствовавший ее тяжести, потому что не держал удилища в руках, не понимавший, что по согнутому удилищу можно судить о величине рыбы, я не так близко к сердцу принял эту потерю и говорил, что, может быть, это была маленькая рыбка. Несколько времени мы сидели в совершенной тишине, рыба не трогала. Мне стало скучно, и я попросил Евсеича переладить мою удочку по-прежнему; он исполнил мою просьбу; наплавок мой встал, и клев начался немедленно; но свои удочки Евсеич не переправлял, и его наплавки спокойно лежали на воде. Я выудил уже более двадцати рыб, из которых двух не мог вытащить без помощи Евсеича; правду сказать, он только и делал, что снимал рыбу с моей удочки, сажал ее в ведро с водой или насаживал червяков на мой крючок; своими удочками ему некогда было заниматься, а потому он и не заметил, что одного удилища уже не было на мостках и что какая-то рыба утащила его от нас сажен на двадцать. Евсеич поднял такой крик, что испугал меня; Сурка, бывший с нами, начал лаять. Евсеич стал просить и молить моего отца, чтоб он поймал плавающее удилище. Отец поспешно исполнил его просьбу: поднял камень в лодку и, гребя веслом то направо, то налево, скоро догнал Евсеичево удилище, вытащил очень большого окуня, не отцепляя положил его в лодку и привез к нам на мостки. В этом происшествии я уже принимал гораздо живейшее участие; крики и тревога Евсеича привели меня в волнение: я прыгал от радости, когда перенесли окуня на берег, отцепили и посадили в ведро. Вероятно, рыба была испугана шумом и движеньем подъезжавшей лодки: клев прекратился, и мы долго сидели, напрасно ожидая новой добычи. Только к вечеру, когда солнышко стало уже садиться, отец мой выудил огромного леща, которого оставил у себя в лодке, чтобы не распугать, как видно, подходившую рыбу; держа обеими руками леща, он показал нам его только издали. У меня начали опять брать подлещики, как вдруг отец заметил, что от воды стал подыматься туман, закричал нам, что мне пора идти к матери, и приказал Евсеичу отвести меня домой. Очень не хотелось мне идти, но я уже столько натешился рыбною ловлею, что не смел попросить позволения остаться и, помогая Евсеичу обеими руками нести ведро, полное воды и рыбы, хотя в помощи моей никакой надобности не было и я скорее мешал ему, – весело пошел к ожидавшей меня матери. Покуда я удил, вытаскивая рыбу, или наблюдая за движением наплавка, или беспрестанно ожидая, что вот сейчас начнется клев, – я чувствовал только волнение страха, надежды и какой-то охотничьей жадности; настоящее удовольствие, полную радость я почувствовал только теперь, с восторгом вспоминая все подробности и пересказывая их Евсеичу, который сам был участник моей ловли, следовательно, знал всё так же хорошо, как и я, но который, будучи истинным охотником, также находил наслаждение в повторении и воспоминании всех случайностей охоты. Мы шли и оба кричали, перебивая друг друга своими рассказами, даже останавливались иногда, ставили ведро на землю и доканчивали какое-нибудь горячее воспоминание: как тронуло наплавок, как его утащило, как упиралась или как сорвалась рыба; потом снова хватались за ведро и спешили домой. Мать, сидевшая на каменном крыльце или, лучше сказать, на двух камнях, заменявших крыльцо для входа в наше новое, недостроенное жилище, издали услышала, что мы возвращаемся, и дивилась, что нас долго нет. "О чем это вы с Евсеичем так громко рассуждали?" – спросила она, когда мы подошли к ней. Я снова принялся рассказывать, Евсеич тоже. Хотя я не один уже раз замечал, что мать неохотно слушает мои горячие описания рыбной ловли, – в эту минуту я всё забыл. В подтверждение наших рассказов мы с Евсеичем вынимали из ведра то ту, то другую рыбу, а как это было затруднительно, то наконец вытряхнули всю свою добычу на землю; но, увы, никакого впечатления не произвела наша рыба на мою мать. Угомонившись от рассказов, я заметил, что перед матерью был разведен небольшой огонь и курились две-три головешки, дым от которых прямо шел на нее. Я спросил, что это значит? Мать отвечала, что она не знала, куда деваться от комаров, и только тут, вглядевшись в мое лицо, она вскрикнула: "Посмотри-ка, что сделали с тобою комары! У тебя всё лицо распухло и в крови". В самом деле, я был до того искусан комарами, что лицо, шея и руки у меня распухли. И всего этого я даже не заметил -- так уже страстно полюбил я уженье. Что же касается до комаров, то я никогда и нигде, во всю мою жизнь, не встречал их в таком множестве, да еще в соединении с мушкарою, которая, по-моему, еще несноснее, потому что забивается человеку в рот, нос и глаза. Причиною множества комаров и мушкары было изобилие стоячей воды и леса. Наконец комары буквально одолели нас, и мы с матерью ушли в свою комнату без дверей и окон, а как она не представляла никакой защиты, то сели на кровать под рединный полог, и хотя душно было сидеть под ним, но зато спокойно. Полог – единственное спасение от вечерних и ночных нападений комаров. – Отец воротился, когда уже стало темно; он поймал еще двух очень больших лещей и уверял, что клев не прекращался и что он просидел бы всю ночь на лодке, если б не боялся встревожить нас. "Боже мой, -- подумал я, – когда я буду большой, чтоб проводить целые ночи с удочкой и Суркой на берегу реки или озера?.." – потому что лодки я прибаивался.
Небывалой красоты места: по Белой идет буксир, как будто плывет в поле.
Дорога к озеру через деревенскую улицу. Это село прекрасное место для агротуризма!
Наиль Кадрачев показывает, что раньше уровень озера Киишки доходил до этого места. Теперь вся гидрогеология местности из-за воздействия человека нарушилась – озеро мелеет с каждым годом. Куда уходит вода – для этого нужны специальные исследования и работы по поддержанию уровня воды, а этим никто не хочет заниматься.
Рисунок дома Аксаковых в Сергеевке. Вот как он описывает здесь свою встречу с башкиром Мавлютой, который продал им эту землю:
Началось деятельное устройство нашей полукочевой жизни, а главное -- устройство особенного приготовления и правильного употребления кумыса. Для этого надобно было повидаться с башкирским кантонным старшиной, Мавлютом Исеичем (так звали его в глаза, а за глаза -- Мавлюткой), который был один из вотчинников, продавших нам Сергеевскую пустошь. Он жил если не в деревне Киишки, то где-нибудь очень близко, потому что отец посылал его звать к себе, и посланный воротился очень скоро с ответом, что Мавлютка сейчас будет. В самом деле, едва мы успели напиться чаю, как перед нашими воротами показалась какая-то странная громада верхом на лошади. Громада подъехала к забору, весьма свободно сошла с лошади, привязала ее к плетню и ввалилась к нам на двор. Мы сидели на своем крыльце; отец пошел навстречу гостю, протянул ему руку и сказал: "Салям маликум, Мавлют Исеич". Я разинул рот от изумления. Передо мной стоял великан необыкновенной толщины; в нем было два аршина двенадцать вершков роста и двенадцать пудов веса, как я после узнал; он был одет в казакин и в широчайшие плисовые шальвары; на макушке толстой головы чуть держалась вышитая золотом запачканная тюбетейка; шеи у него не было; голова с подзобком плотно лежала на широких плечах; огромная саблища тащилась по земле -- и я почувствовал невольный страх: мне сейчас представилось, что таков должен быть коварный Тиссаферн, предводитель персидских войск, сражавшихся против младшего Кира. Я не замедлил сообщить свою догадку на ухо своей сестрице и потом матери, и она очень смеялась, отчего и страх мой прошел. Мавлютке принесли скамейку, на которой он с трудом уселся; ему подали чаю, и он выпил множество чашек. Дело о приготовлении кумыса для матери, о чем она сама просила, устроилось весьма удобно и легко. Одна из семи жен Мавлютки была тут же заочно назначена в эту должность; она всякий день должна была приходить к нам и приводить с собой кобылу, чтоб, надоив нужное количество молока, заквасить его в нашей посуде, на глазах у моей матери, которая имела непреодолимое отвращение к нечистоте и неопрятности в приготовлении кумыса. Условились в цене и дали вперед сколько-то денег Мавлютке, чему он, как я заметил, очень обрадовался. Я не мог удержаться от смеха, слушая, как моя маменька старалась подражать Мавлютке, коверкая свои слова. После этого начался разговор у моего отца с кантонным старшиной, обративший на себя всё мое внимание: из этого разговора я узнал, что отец мой купил такую землю, которую другие башкирцы, а не те, у которых мы ее купили, называли своею, что с этой земли надобно было согнать две деревни, что когда будет межеванье, то все объявят спор и что надобно поскорее переселить на нее несколько наших крестьян. "Землимир, землимир, скоро тащи, бачка Алексей Степаныч, -- говорил визгливым голосом Мавлютка, -- землимир вся кончал; белым столбам надо; я сам гуляет на мижа". Мавлют Исеич ушел, отвязал свою лошадь, про которую, между прочим, сказал, что она "в целый табун одна его таскай", надел свой войлочный вострый колпак, очень легко сел верхом, махнул своей страшной плетью и поехал домой. Я недаром обратил внимание на разговор башкирского старшины с моим отцом. Оставшись наедине с матерью, он говорил об этом с невеселым лицом и с озабоченным видом; тут я узнал, что матери и прежде не нравилась эта покупка, потому что приобретаемая земля не могла скоро и без больших затруднений достаться нам во владение: она была заселена двумя деревнями припущенников, "Киишками" и "Старым Тимкиным", которые жили, правда, по просроченным договорам, но которых свести на другие, казенные земли было очень трудно; всего же более не нравилось моей матери то, что сами продавцы-башкирцы ссорились между собою и всякий называл себя настоящим хозяином, а другого обманщиком. Теперь я рассказал об этом так, как узнал впоследствии; тогда же я не мог понять настоящего дела, а только испугался, что тут будут спорить, ссориться, а может быть, и драться. Сердце мое почувствовало, что моя Сергеевка не крепкая, и я не ошибся.
Средней школе в Старых Киешках присвоено имя С.Т.Аксакова. В ней учится 51 ученик.
В 2008 году во дворе школы установлен бюст писателя.
В школе есть музей С.Т.Аксакова, где нас встречает учитель истории Альфия Мигранова.
В музее много интересных экспонатов.
Сергей Аксаков стал плохо видеть, и "Детские годы Багрова-внука" он надиктовывал дочери Ольге.
Старинный рисунок Сергеевки и озера Киишки.
Герб рода Аксаковых.
Ревизорская сказка 1799 года. Речь идет о владении титулярным советником Тимофеем Аксаковым и его женой титулярной советницей Марией Аксаковой Сергеевкой.
Про ловлю рыбы Аксаков написал целую книгу.
На берегу озера Киишки установлена доска о том, что это памятник природы, охраняемый государством. Но реалии таковы – уровень воды снизился, озеро гибнет, и скоро его может поглотить Белая.
Местные жители бьют тревогу: за последние годы озеро укоротилось в два раза и обмелело на 10 метров.
Читайте нас:
© 2024 Редакция газеты «Молодёжная газета» Республиканского информационного центра – филиала ГУП РБ Издательский дом «Республика Башкортостан»
Мы в социальных сетях:
Сетевое издание «Молодёжная газета» зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций
Регистрационный номер: серия Эл № ФС 77-68470 от 27 января 2017 г.
Запрещено для детей «18+»
Учредители: Агентство по печати и средствам массовой информации Республики Башкортостан, Государственное унитарное предприятие Республики Башкортостан Издательский дом «Республика Башкортостан»
Главный редактор: Ирина Игоревна Малиновская
Телефон
(347) 272-09-70
Эл. почта
Адрес
450079, Республика Башкортостан, г. Уфа, ул. 50-летия Октября, 13 (Дом печати, 8 этаж)
Рекламная служба
8-987-044-95-42