Из книги воспоминаний журналистов «Ленинца» (продолжение)

Идея выпустить книгу к столетнему юбилею газеты возникла два года назад на встрече ветеранов журналистики. Она была одобрена, подхвачена, воплощена десятками людей, судьба которых тесно переплетена с судьбой «Ленинца» и «Йешлека». Многие из них специально для книги написали свои воспоминания о том счастливом периоде своей жизни. Часть материалов о бывших сотрудниках «Ленинца» найдена в Интернете. Книга готовится к печати. Сегодня мы начинаем публикацию главок из этой своеобразной летописи молодежи республики.

Составитель книги Марина Чепикова работала в «Ленинце» почти 20 лет, начав свою журналистскую биографию сотрудником на гонораре в 1976 году и завершив ее заместителем редактора в 1994 году.  Позже работала в агентстве «Башинформ», была редактором журнала «Бизнес-партнер», федерального издания «Бизнес-журнал. Башкортостан», собкором газеты «Гудок». Именно ей инициативная группа, в которую вошли Валерий Пугачев, Алик Шакиров, Рауль Тухватуллин, Владимир Тулупов, Виктор Шмаков, Дмитрий Ефремов, Галина Карпусь, Гузэль Агишева, Гульчачак  Ханнанова и десятки ее бывших коллег, доверили непростое это дело – собрать и структурировать материалы разных жанров и разных авторов. Круг-клуб ветеранов «Ленинца» открыт, и все желающие еще   могут поспать со своими текстами в уникальную книгу о судьбах тех, кто писал историю молодежного движения Республики Башкортостан и хроники ключевых событий нашей страны.

Судьбы 

Анвер Бикчентаев

Известный башкирский писатель Анвер Бикчентаев 30 лет своей жизни посвятил журналистской деятельности, работал в редакциях различных газет, в том числе газетах «Кызыл тан», «Советская Башкирия». В годы Великой отечественной войны добровольцем ушел на фронт с должности заместителя редактора газеты «Ленинец». В 1944 году была издана первая его книга «Красные маки», после этого им было написано два романа, шесть повестей и множество рассказов и киносценариев, в том числе – для детей.

Первый рассказ «Письмо в Лондон» увидел свет 20 января 1934 года в газете «Коммуна». В 1944 году была издана его первая книга «Красные маки». Известные произведения писателя, которые завоевали любовь нескольких поколений читателей: романы «Я не сулю тебе рая», «Весна, похожая на крик», «Лебеди остаются на Урале»; повести «Адъютанты не умирают», «Сколько лет тебе, комиссар?», «Прощайте, серебристые дожди», «Орел умирает на лету». Бикчентаев - автор множества рассказов, киносценариев, произведений для детей. За заслуги в развитии литературы и искусства награжден орденами Октябрьской революции и «Знак Почета». Лауреат премии им. Салавата Юлаева и премии им. Г. Саляма. Многие годы являлся членом правления и партбюро Союза писателей Башкирии и членом правления Союза писателей РСФСР. За боевые заслуги гвардии майор А. Бикчентаев награждён орденами Боевого Красного Знамени (1942), Красной Звезды (1943), Отечественной войны I степени (1985), Отечественной войны II степени (1944), боевыми медалями.

Вот отрывок из воспоминаний Анвера Гадеевича Бикчентаева, опубликованный в 1984 году в  Уфе.

«...Мой отец Хади с гордостью говорил, что учился вместе с классиком татарской литературы Галимджаном Ибрагимовым. Отец, его младший брат Ибрагим и Галимджан были шакирдами медресе «Хусаиния». И часто добирались из Башкирии до Оренбурга втроем на одной телеге. В этом нет ничего удивительного, ведь между родной деревней Г. Ибрагимова – Султанмуратом, и деревней моего отца Абсалямово, всего два-три километра».

Родился Анвер Бикчентаев 4 октября (21 сентября по старому стилю) 1913 года в Уфе. Родители его любили и увлекались литературой так, что знать все стихи Габдуллы Тукая и покупать каждую книгу Мажита Гафури в семье вошло в привычку. На Анвера это оказало немалое влияние. В 1921 году семья переехала в Оренбург, в 1928-1931 годах он учился в Оренбурге в педагогическом техникуме. После его окончания был направлен на работу среди татарского населения Архангельска. В 1931-32 гг. – завуч татарской школы. Тогда же увлекся авиацией, межпланетными путешествиями. Увлечение привело Бикчентаева в Московский авиационный институт. Через некоторое время бросил институт и отправился на Дальний Восток. Учительствовал в деревне Новая Уфа Мазановского района, создавал там комсомольские организации. В 1933 году вернулся в Уфу и начал работать в республиканской газете «Коммуна». В 1935-1936 годах служил в Красной Армии. После демобилизации вновь возвратился к журналистской деятельности, работал литературным сотрудником в газетах «Молодой коммунар», «Водник Башкирии», «Швейник Башкирии», «Кызыл тан», «Советская Башкирия» и в военной печати.

После начала Великой Отечественной войны с должности заместителя редактора газеты «Ленинец» ушел добровольцем на фронт, выводил отряд из окружения; окончил курсы комиссаров и нёс службу на различных фронтах. Работал военным корреспондентом газеты 27-й армии и 2-го Украинского фронта. Участвовал в боях на Курской дуге, в сражениях за Карпаты и Дунай, в освобождении Венгрии и взятии Вены. В 1942 году был принят в члены КПСС. За боевые заслуги гвардии майор А. Бикчентаев награждён орденами Боевого Красного Знамени (1942), Красной Звезды (1943), Отечественной войны I степени (1985), Отечественной войны II степени (1944), боевыми медалями. В послевоенные годы (1945-1947) работал литературным сотрудником газеты «Советская Башкирия», а с 1947 года занимается лишь литературным трудом. В 1954-1956 годах А. Бикчентаев учился на высших литературных курсах при Союзе писателей СССР и одновременно закончил заочное отделение Литературного института им. А. М.Горького.

В течение ряда лет работал членом редколлегии литературного еженедельника «Литературная Россия», журнала «Һәнәк (Вилы)», являлся членом редколлегии журнала «Пионер» (Уфа), «Дочь Башкирии». Бикчентаев принимал активное участие в общественной жизни республики. Многие годы он являлся членом правления и партбюро Союза писателей Башкирии и членом правления Союза писателей РСФСР. Лауреат Республиканской премии имени Салавата Юлаева (1974) за романы «Лебеди остаются на Урале», «Я не сулю тебе рая», изданные в 1973 году издательством «Советский писатель», повесть «Прощайте, серебристые дожди», изданную в 1973 году издательством ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».

Люция Камаева, председатель Совета Фонда культуры «Мажит Гафури – XXI век», доцент кафедры психологии Уфимского филиала Столичной финансово-гуманитарной академии так вспоминает о писателе.

- Многие произведения известного российского писателя Анвера Бикчентаева – рассказы, повести – адресованы читателю детско-юношеского возраста. Я дружила с вдовой писателя Рабигой Аминевной Бикчентаевой. Квартиры Гафури и Бикчентаевых находятся на одной лестничной площадке в доме. В настоящее время в них проживают их потомки. Кабинеты Анвара Гафури и Анвара Бикчентаева разделяла общая стена. Рабига-апа рассказывала, что два Анвара перестукивались азбукой Морзе, договариваясь о встрече. Их многое объединяло, оба были фронтовиками. Часто их вместе можно было увидеть за шахматной доской.  В домашнем архиве моего мужа, внука Мажита Гафури Халита Анваровича хранятся книги Анвара Гадеевича с посвящениями его отцу и матери – Анвару и Розе Гафури.

 Рабига Аминевна подарила мне на день рождения книгу «Я не сулю тебе рая...» с подписью Анвера Гадеевича, написанную о строителях завода в городе Салавате, так как я – уроженка этого города.  Рабига Аминевна рассказывала, что Анвер Бикчентаев писал на русском языке, и поэтому его книги сначала издавались в Москве, а потом в Уфе. К ним часто приезжали московские писатели и гости из других республик. Рассказала экспромт, сочиненный Сергеем Михалковым у них дома, когда в космос послали собачек Белку и Стрелку:

«До чего дошла наука -
на Луну послали суку,
Неужели у людей
Не нашлось бы кобелей?»

Она прекрасно шила, однажды подарила мне на 8 Марта собственноручно сшитый школьный фартук с кружевами. Я его берегу как память о ней. Еще она была замечательной хозяйкой и прекрасно готовила татарские и башкирские блюда и меня научила готовить: вак-беляши, праздничный пирог губадию, кыстыбый, суп с клецками, тутырлган таук (фаршированную курицу). Пекла она часто и нас угощала. А когда я пекла, тоже приглашала ее на чай. Мы очень дружно с ней жили. Она повторяла: «У Халита гены Гафури», интересовалась настроением Халита.

Она в детстве видела Мажита Гафури. Когда бежала в школу и возвращалась из школы, видела: сидит ли на крыльце своего дома Гафури, ей становилось радостно, но подойти к нему она не осмеливалась. Она спрашивала у своего соседа Анвара Гафури: «Анвар, пишешь ли ты воспоминания о своем отце?». «Пишу, пишу...», - отвечал он. Воспоминания об отце Анвар Гафури публиковал в газетах и журналах. А книга о нем вышла в свет через много лет после смерти автора стараниями Фонда культуры имени Мажита Гафури.
Отец Рабиги Аминевны был первым прокурором республики, а в годы репрессий скрывался под вымышленным именем, вынужден был жить в Москве отдельно от семьи. Мать происходила из рода золотопромышленников Рамеевых. Ее спас и помог получить образование Султанов. Рабига Аминевна была отличной стенографисткой. После завершения курсов в Москве ее направили в Башкирию и определи стенографисткой к молодому журналисту Анверу Бикчентаеву, это назначение оказалось их судьбой. В Великую Отечественную войну Анвер Гадеевич ушел на фронт военным корреспондентом, а Рабига Аминевна преподавала стенографию в спецшколе.

Рабига Аминевна говорила мне, что жизнь с человеком творческой профессии нелегка, требует большого терпения. Писателю необходимо путешествовать, вбирать впечатления, чтобы потом перенести их на бумагу. Анвер Бикчентаев, возвращаясь домой, говорил: «Дороги приносят новые темы». Рабига Аминевна готовилась к 80-летию Анвера Бикчентаева. Заходила к нам, репетировала сценарий. За чашкой чая на кухне рассказывала наизусть рассказ Анвера Гадеевича «Бакенщики не плачут», слезы наворачивались на ее глаза. Она говорила, что в этом рассказе он описал себя.

Торжественный вечер блистательно прошел в Доме актера. Многие писатели на вечере с восхищением говорили о Рабиге Аминевне, прозвучала и такая фраза, сказанная Назаром Наджми: «А наши жены проведут ли подобный вечер памяти о нас?..» Рабига Аминевна привела в порядок рукописи мужа, завершила его последнюю повесть (можно назвать «лебединую песню) «Уфа малайлары» («Уфимские мальчишки»), написанную на башкирском языке. Анвер Гадеевич написал повесть о своем детстве, друзьях-мальчишках, об удивительно дружных жителях уфимских дворов. Рабига Аминевна ходила на прием к президенту и добилась установки мемориальной доски на доме № 73 по улице Достоевского, где мы живем, и издания последней книги мужа. Вернувшись после встречи с президентом, зашла сразу к нам не переодеваясь, одетая в красивый костюм, с порога устало и радостно сказала, что президент обещал выполнить ее просьбу.

Потом она переехала в Москву, ближе к дочери. Уезжая из Уфы навсегда, хотела сделать нам подарок: обменять нашу трехкомнатную квартиру на их четырехкомнатную. Но мы привыкли к своей, поскольку в ней живет семейная память Гафури и не согласились на обмен... Общались по телефону. Спустя пять лет ее не стало... А мудрые советы Рабиги Аминевны я чту и храню о ней светлую, добрую память...

Марсель Гафуров

Марсель Абдрахманович Гафуров — башкирский писатель и переводчик, журналист. Член Союза писателей Башкирской АССР (1982). Заслуженный работник культуры РСФСР (1982) и Башкирской АССР (1976). Лауреат премий имени С. Злобина (2005) и имени Б. Рафикова (2005). Родился 10 мая 1933 года в селе Мраково Мраковского района Башкирской АССР. Брат — Мадрил Абдрахманович Гафуров, также известный журналист.

Окончил Мраковское педагогическое училище. Проходил службу в рядах Советской Армии. В 1955 году с отличием окончил Башкирский педагогический институт имени К. А. Тимирязева.

С 1958 года работал в должности сотрудника, а с 1967 года — редактора газеты «Ленинец». В 1972—1983 годах являлся заместителем редактора газеты «Советская Башкирия».

Умер 16 июня 2013 года в Уфе.

Рукописные заметки Марселя Гафурова долго ждали своего часа. По просьбе составителей книги их набрала на компьютере и отредактировала его дочь Светлана Гафурова. 

С ПРОШЛЫМ РАССТАЮСЬ, СМЕЯСЬ...

Как у любого журналиста и писателя, у меня с годами накапливались записные книжки, в которых я делал торопливые пометки с намерением вернуться потом к подхваченной на бегу мысли, любопытному факту, наблюдению.

Далеко не все это было использовано в моей работе.

Теперь, перелистывая потрепанные книжечки, я зачастую не могу вспомнить, зачем сделал ту или иную запись. Но кое-что высекает искры в памяти, поэтому мне захотелось расшифровать некоторые свои «иероглифы». Чтобы не захлебнуться в потоке беспорядочных воспоминаний, я установил для себя ограничительную рамку, решил останавливаться лишь на тех записях, за которыми стояли факты и наблюдения, вызвавшие у меня в свое время или вызывающие сейчас усмешку. Что из этого получилось, судите сами.

Запись: «Оригинальное сообщение о погоде».

Диктор московского радио, передавая сводку погоды по стране, сообщил: В Москве температуры нет.

Мне понравилась такая трактовка нулевой температуры.

Эта запись – о погоде – была сделана не так давно.

Я, нарушив хронологический порядок, намеренно начал с нее, чтобы сразу заинтересовать читателя. Тема погоды – одна из самых захватывающих. Проснувшись утром, мы спешим выслушать сообщение синоптиков. В течение дня значительная часть наших разговоров так или иначе касается состояния атмосферы. Если при встрече со старым знакомым нам не о чем поговорить, мы говорим о погоде. На погоде держатся светские беседы. О погоде говорят все – от дворников до президентов. Американ­ский, к примеру, Президент, прилетев к нашему, прежде всего отмечает, что день выдался прекрасный и это символично, ибо наши межгосударственные отношения можно теперь назвать безоблачными. Наш Президент отмечает в Америке то же самое.

Хорошо, когда погода хорошая. Но если слишком хорошая, могут случиться неприятности. В 2002 году небеса перестарались, в России уродилось чересчур много зерна. Где-то там в Африке люди голодают, а тут нате вам – некуда девать хлеб. У населения не хватит денег, чтобы весь этот хлеб раскупить. Заграница тоже вряд ли купит, она привыкла к тому, что мы у нее покупаем. Нет надежды даже на то, что излишки разворуют: все равно некому будет продать. Озабоченное правительство страны, решив выручить земледельцев, кинуло 6 миллиардов рублей на покупку окаянных излишков. На долю Башкортостана пришлось сколько-то миллионов. Наши специалисты усмехнулись: это что дробинки для медведя, проблема этим не решается. Беда, да и только...

Как при подобных обстоятельствах поступают американцы? Очень просто. Уродилось у них, скажем, слишком много апельсинов – взяли и вывалили излишки в море. Не раздавать же апельсины бесплатно, нарушая законы ры­ночной экономики. Совсем недавно американские фермеры разрешили проблему с излишним кукурузным зерном. Выяснилось, что обогревать дома, сжигая кукурузу, выгодней, чем жечь традиционные виды топлива.

Дешевле получается. Увидев по телевизору, как они ведрами подкидывают в огонь кукурузное зерно, я подумал: а что, если у нас вместо дорогого каменного угля или мазута сжигать в топках электростанций пшеницу? Себестои­мость электроэнергии, наверно, понизится. Это, конечно, огорчит г-на Чубайса (надеюсь, все его знают). Не удастся ему тогда повысить цену на электроэнергию еще в два с половиной раза, как наметил. Да ничего, переживет... Когда рождались эти строки, А.Чубайс возглавлял Единую энергетическую систему страны (РАО ЕЭС). Поздней его перебросили на нанотехнологии. Вестей о больших достижениях в этой области, кроме как о миллионных личных доходах нашего главного нанотехнолога, пока не слышно...

Запись: «Вежливый Валентин».

В студенческие годы я постоянно отирался в редакции республиканской молодежной газеты «Ленинец». В ту пору действовал очень удобный для авторов порядок: вышел свежий номер газеты – иди в бухгалтерию, получи свои три рубля за какую-нибудь информашку. Без всяких там дней выдачи гонорара.

Рядом с редакцией, буквально за стеной (противопожарной) был расположен ресторан «Урал». С «забегаловкой» в прихожей. Сотрудники редакции и счастливые авторы, в карманах которых «кукарекали» упомянутые рубли, вечерком забегали туда, чтобы опрокинуть с устатку стопку-другую, а то и поболее. В связи с этим с ответственным секретарем редакции Валентином Пичугиным случился казус, получивший нежелательную огласку. При возвращении домой с работы с попутным посещением «забегаловки» встретилась ему на улице женщина, показавшаяся знакомой. Валентин на всякий случай сказал ей:

– Здрасьте!

– До чего же вежливым стал ты у меня, Валька! – воскликнула женщина. Это была его жена.

Запись: «Целина. Крик в ночи».

Летом 1954 года Женя Герасимова, заведовавшая в редакции отделом комсомольской жизни, сказала мне:

– Слушай, у тебя ведь каникулы, давай-ка я договорюсь с редактором, примем тебя на месяц в штат, есть такая возможность, съездишь на целину.

Мне чертовски повезло. Слово «целина» гремело и завораживало, как несколько позже – слово «космос».

Я помчался на юго-восток республики, в Хайбуллинский район, единственно возможным тогда окружным путем: через Челябинск до станции Сара, оттуда на попутках до районного центра – села Акъяр и далее еще полсотни километров до поселка Целинного.

Поселок выглядел так: дощатый сарай, в котором разместилась дирекция новорожденного совхоза, два щитовых дома, еще не заселенных, и мечта романтиков – палатки, палатки... Возле одной из них под открытым небом грудой лежали товары, преимущественно телогрейки, кирзовые сапоги и консервы «Треска в томате» или «Печень трески», что-то в этом роде. Потенциальный покупатель мог в любое время взять из этой груды то, что ему нужно, и, отыскав продавца, рассчитаться с ним.

Ко мне в качестве гида приставили юную секретаршу директора, имя ее не помню, к сожалению, не записал.

Завершив дневные дела, мы погуляли вдвоем по залитой лунным светом степи. Не подумайте чего плохого, я проявил к девушке лишь чисто журналистский интерес, она вспоминала подробности коротенькой истории совхоза и порадовала меня прелестным эпизодом из этой истории.

Покорители целины начали прибывать в район в марте. Размещали их в обжитых местах, а они рвались в степь, хотели скорее приняться за героическое дело. Но возникли обстоятельства, препятствовавшие  неподдельному энтузиазму приезжих. На Первомай ударил снежный буран. Вдобавок обнаружилось, что к месту работы доставлен всего один тракторный плуг. Есть трактора, а поднимать целину нечем. Из-за единственного плуга пошел спор между определившимися уже отделениями совхоза. Руководство решило: честь проложить первую борозду предоставить 1-му отделению, поскольку оно первое по нумерации. Ребята из 3-го отделения с этим не согласились, ночью на плечах утащили плуг (этакую махину!) на свою территорию и на рассвете первыми приступили к вспашке.

Я привез в Уфу статью о героизме целинников и цикл стихов о поселке Целинном. Эпизод с плугом вызвал у пишущей братии черную зависть. Рамиль Хакимов попросил у меня разрешения использовать этот эпизод в одном из его очерков (без ссылки на первоисточник), я, разумеется, в просьбе отказал.

В той командировке и сам я стал «героем» примечательного эпизода, о котором, опасаясь за свой авторитет, никому ни слова не сказал. После прогулки с моим прекрасным гидом я направился к палатке, где мне предстояло переночевать, как вдруг в другой – большой, шатровой палатке раздался истошный вопль, душераздирающий женский крик. Кого-то режут, убивают? Следуя рыцарскому долгу мужчины, я кинулся спасать жертву преступника. У входа в палатку меня перехватила молодая женщина.

– Куда, дурак?!

– Там же... убивают! – Никого тут не убивают, роды принимают. Иди, иди своей дорогой.

Здорово я оконфузился. И потом постеснялся спросить, кто и у кого родился. А ведь это было событие: в Целинном родился первый ребенок!

Двадцать лет спустя я снова побывал в Целинном.

Поселок выглядел как обычное обжитое селение, выше крыш вымахали тополя. Хотелось мне повспоминать с давними моими героями о былом, повидаться с первенцем поселка. Но первоцелинники, как выяснилось, разъехались, вместо них приехали другие люди. О той роженице и ее сыне или дочери никто ничего сказать не смог.

Запись: «Башкир, комсомолец...»

В редакционном закутке, отгороженном фанерой, печатал свои снимки фотокорреспондент «Ленинца» Лутфулла Исхакович Якубов. Был он уже в годах, и фронтовая контузия сказывалась на здоровье, поэтому не всегда снимки у него получались удачные. Видя, что ответсекретарь, разглядывая снимок, морщится, Лутфулла Исхакович говорил:

– Башкир, комсомолец, чего еще надо!

Вспомнив этот «неотразимый» аргумент, я усмехаюсь и тут же гашу усмешку. Нехорошо смеяться над стариком, да еще каким!

Лутфулла Исхакович воевал в составе Башкирской кавалерийской дивизии, 78 воинов которой стали Героями Советского Союза. Ни в одной другой дивизии Советской Армии не было столько Героев. Молодежь, разглядывающая сейчас в книгах или в музеях снимки, на которых запечатлены бойцы и командиры овеянного славой соединения, обязана этой возможностью фронтовому фотокорреспонденту Якубову.

Молодые сотрудники «Ленинца», случалось, передразнивали его. Получая назад забракованный редактурой материал, повторяли сакраментальную фразу: «Башкир, комсомолец, чего еще надо!» Молодость подчас жестока.

Запись: «В. Крупин. Легенда».

Я служил в армии, когда в «Ленинце» произошел переворот. Делегаты областной комсомольской конференции, разгневанные плачевным состоянием своей газеты (скучная, тираж всего около 3 тысяч экземпляров), свергли с поста ее первого послевоенного редактора. (Плюньте в лицо тому, кто скажет, что наше поколение не имело представления о демократии.) Новым редактором газеты стал Ремель Дашкин, недавний выпускник ЦКШ –Центральной комсомольской школы (не путать с ЦПШ – церковно-приходской школой!). Заместителем к нему напросился Володя Крупин, работавший в партийно-правительственной «Советской Башкирии». Оттуда же перебежал в «молодежку» Рамиль Хакимов и из гадкого утенка превратился в белого лебедя публицистики.

Для Володи Крупина, москвича, окончившего МГУ, были открыты двери редакций центральных изданий (почему – поймете чуть позже), но он приехал в Уфу по причине влюбленности в Веру Ткаченко, распределенную на работу в «Советскую Башкирию» и ставшую впоследствии видной очеркисткой главной газеты страны «Правды». Они поженились, потом разошлись: не сложилась семья, но это – к слову, главное не в этом.

Ремель с Володей потащили газету двойной тягой, и она круто пошла в гору. Ремель показал себя блестящим редактором. Володя тоже сыграл в истории газеты выдающуюся роль. Он ничего, кроме зубной боли, не боялся, запросто захаживал домой к первому секретарю обкома КПСС С. Д. Игнатьеву. Игнатьев, бывший секретарь ЦК КПСС и министр госбезопасности СССР, за какие-то провинности сосланный Хрущевым в Башкирию, был близок с отцом Володи – управляющим делами ЦК, ну и семьи их, видать, дружили.

За чаепитием у Семена Денисовича Володя поделился мечтой выпускать «Ленинец» большим форматом – А2. Право на большеформатные (формата «Правды») молодежные газеты имели тогда лишь союзные республики и Москва.

Всем остальным, как шутили журналисты, было отпущено «полправды». Изменить это положение без специального решения ЦК представлялось невозможным. Но Семен Денисович, и в опале оставшийся крупномасштабной фигурой, сказал просто, будто еще одну чашку чаю предложил:

 – Выпускайте, я Сайранову подскажу...

Сайранов Хайдар Сайранович – тогдашний секретарь обкома по идеологии.

И стал «Ленинец» большеформатной газетой, после чего популярность «Молодежки» продолжала расти еще стремительней.

Когда в Москве хватились, – кто разрешил?! – Игнатьев работал уже в другой республике. За самовольство наказали Сайранова, вкатили выговор (вот он – повод для усмешки). Газету не тронули, она, набрав более 100 тысяч подписчиков, стала прибыльной, прибыль шла в казну партии, оттуда часть денег перепадала комсомолу.

Я пересказал здесь легенду. Услышал ее, отслужив свой срок в армии и став штатным сотрудником «Ленинца».

Володя Крупин, будучи уже собкором журнала «Огонек» по Средней Азии, как-то заехал в Уфу, переночевал у меня.

Я спросил у него, соответствует ли легенда действительности.

– В общих чертах – да, – ответил мой гость.

Запись: «Акулы в водах Чермасана».

Вместе с Дашкиным ЦКШ окончил Георгий, Гоша Кудряшов. Они появились в «Ленинце» одновременно и освежили скучноватую атмосферу редакции дерзостью, задором и юмором. Это были веселые ребята, шутники и выдумщики. Вышучивали, например, девиз издателя американской желтой прессы Херста, звучавший в их устах примерно так: «Мне не интересно читать о том, что человека укусила собака, дайте мне информацию о том, что человек укусил собаку». Вышучивать-то вышучивали, но в душе, сдается мне, оба одобряли этот девиз.

Помню, принялись они будто бы пародировать материалы херстовской прессы.

– В водах Чермасана появилась тихоокеанская акула! – воскликнул Ремель.

Для тех, кто не знает: Чермасан – речка в Башкортостане.

– Сто тихоокеанских акул! – уточнил Гоша.

– В водах Чермасана появилось сто тысяч тихоокеанских акул! – пошел напропалую Ремель.

– Дети в ужасе! – подхватил Гоша. – Паника охватывает все большие пространства. Кюветы переполнены трупами…

– В интервью нашей газете одна бабушка сказала: «Это не простые акулы. Это – акулы империализма...»

Они мололи чепуху и сами хохотали. Смеялись и окружающие. Всем стало весело. А когда на душе весело, легче дышится и лучше пишется.

Запись: «Псевдонимы».

Если возникала необходимость опубликовать одновременно два материала одного и того же автора, под одним из этих материалов ставилась подлинная фамилия, под другим – псевдоним. Пусть читатель думает, что у газеты много авторов, хороших и разных. Меня однажды без моего ведома превратили в М. Ямщикова. Но это еще куда ни шло, могли придумать и что-нибудь посмешней.

В «Ленинце» довольно часто выступал театровед С. Волков-Кривуша. Рамиль Хакимов придумал для него псевдоним Львов-Косоротов. Правда, редактор, то есть Дашкин, псевдоним этот отверг: очень уж прозрачный.

Придумывали псевдонимы и для себя, без особой нужды, из любви, как говорится, к искусству. Молоденькая сотрудница редакции под репортажем с утиной фермы поставила подпись «Венера Милосская». В репортаже она выдала фразу «нежно крякали отдельные утки», чем привела сотоварищей в дикий восторг. Ждали, что скажет редактор. Дашкин, отсмеявшись, пришел к заключению, что нежное кряканье придется вычеркнуть, а имя богини, дабы не порочить его, заменить фамилией автора.

Запись: «Ага, проспали, черти полосатые!»

В 1959 году, на шестом месяце работы в «Ленинце» опять выпала мне незабываемая журналистская командировка. Готовились к пуску Павловской ГЭС на реке Уфимке, Караидели по-башкирски. Проектная мощность электростанции приравнивалась к четверти мощности воспетого-перевоспетого Днепрогэса, к слову сказать, подготовленного гитлеровцами при отступлении к уничтожению и спасенного от взрыва воинами из Башкирии. Так вот, на пуск новой ГЭС и послал меня заранее наш блистательный редактор.

Стояли погожие, чересчур жаркие для апреля дни.

Поэтому с легкомыслием, которому весной подвержено большинство человечества, я собрался ехать на Павловку в летней экипировке. Спасибо, нашелся человек, умудренный житейским опытом, посоветовал:

– Обуйся в свои солдатские сапоги, там, брат, район такой экзотики и романтики, что погибнешь в штиблетах ни за понюшку табаку.

В мудрости совета я убедился через пару часов езды к северу от Уфы. Дорогу обступили горы, началась тайга.

Весна в эти места запоздала, паводок был в самом разгаре.

Небольшая речка Салдыбаш, что в переводе на русский язык означает «сложил голову», разлилась что твоя Волга, перехлестнулась через шоссе, автобус метров двести шел, можно сказать, «наощупь», и лицо водителя выражало отнюдь не восхищение романтичностью нашего положения.

До Павловки я все же добрался и оказался там единственным журналистом.

Пуск первого агрегата станции был намечен на 10 часов утра 24 апреля. К этому торжественному событию готовились не только жители поселка, большей частью строители и будущие работники станции, но и всякого рода приезжие, прикомандированные специалисты и те, кто на пути к верховьям реки застрял здесь из-за паводка.

Нашлось бы немало охотников попасть в машинный зал к моменту пуска. Может быть, поэтому местное руководство изменило первоначальный план, или подстраховалось на случай какой-нибудь неприятности, и многие проспали долгожданную минуту. Первый агрегат ГЭС поставили под нагрузку в 2 часа ночи.

Но шила, как говорится, в мешке не утаишь. Я проснулся от сильного шума в комнате общежития, где меня устроили на ночь с группой приезжих и проезжих. Вся эта братия сидела, завернувшись в одеяла, на койках, митинговала по поводу того, что Павловская ГЭС час назад дала промышленный ток. Сон как рукой сняло.

Еле дождавшись утра, я побежал в комитет комсомола стройки, туда же пришел усталый, улыбающийся Вася Леушин, инженер, секретарь комскомитета дирекции ГЭС. Он нес первую вахту в машинном зале и свои чувства выразил так:

– Ага, проспали, черти полосатые! Но ничего, все в порядке, станция работает.

Вот и все. Так просто и буднично. «Станция работает», – ради этих двух слов люди трудились несколько лет, боролись с бешеной рекой, жили в палатках, возводили среди гор, в тайге благоустроенный поселок. Ах, Вася, ты не любитель красивых слов, но мог бы ради особого случая произнести перед нами речь о том, что станция подключилась к Уральской энергетической системе, где-то ярче засветили лампочки, веселей загудели электродвигатели, разгрузились другие далекие станции, у системы появилась возможность дать энергию новым районам, стройкам и промышленным объектам.

Впрочем, и не надо было речей. Все ведь в порядке.

А где же, спросите вы, повод для усмешки? Был и повод. Воспользовавшись прямой линией связи с коммутатором объединения «Башкирэнерго», я позвонил в свою редакцию, передал под грифом «Строго секретно» репортаж «Радуга над Караиделью» – о пуске ГЭС. В этот день наша газета, выходившая три раза в неделю, как раз версталась, репортаж успели поставить в номер. К нашим коллегам из «взрослых» газет оказались применимыми слова Васи Леушина: «Ага, проспали...» Республиканское радио сообщило новость, сославшись на «Ленинец», в обзоре газет следующим утром... Таким образом, нашим старшим коллегам мы «вставили большущее перо». Наша редакция вволю повеселилась.

Над плотиной Павловского водохранилища с вводом станции в эксплуатацию в водяной «пыли» и вправду вспыхнула семицветная дуга.

Запись: «Дашкин на Голгофе».

Наш любимый редактор говаривал:

 – Попомните мое слово, ребятки, придет время, когда полеты в космос станут обыденным явлением, и коротенькие сообщения о них будут помещать на второй или третьей полосе газеты.

Но тогда каждый запуск советского космического корабля становился сенсацией мирового уровня. Сообщение о нем печаталось крупным шрифтом на самом видном месте первой полосы. Журналистские коллективы старались перещеголять друг друга в оснащении сообщений ТАСС своими «шапками» и комментариями.

Полет Юрия Гагарина вызвал всеобщее ликование. До этого на моей памяти наш народ ликовал так 9 мая 1945 года – в день Победы над гитлеровской Германией. К нам в редакцию забегали взволнованные люди, хотели выплеснуть свою радость и гордость на газетные страницы.

Запыхавшийся старик принес стихотворение, начинавшееся словами: «Выше голову, ребята, кто-то в космос полетел...» Пришлось его огорчить, ведь не кто-то, а наш советский парень, Юра Гагарин, полетел. (Подвыпивший на радостях Н. С. Хрущев на приеме в Кремле, обращаясь к нему, восторженно кричал: «Юрка!..» Это вылетело в эфир.) В типографии при верстке газет выпускающий «Советской Башкирии», увидев на талере нашу «шапку» – «Дорогу к звездам прокладывают коммунисты!», слямзил ее, набрал то же самое для своей газеты. У него пустовало место, оставленное для «шапки», наши старшие коллеги никак не могли придумать что-нибудь путное, вот и слямзил. Я, тогда – ответсекретарь «Ленинца», побежал к их редактору Михееву с протестом. – Ладно уж, – просительно сказал Григорий Григорьевич, – вы, молодые, придумаете что-нибудь другое, эта «шапка» сама в партийную газету просится.

Я проявил великодушие с примесью сарказма:

– Что ж, раз вы такие беспомощные, берите! Мы в самом деле еще лучше придумаем...

Когда советский космический корабль сфотографировал обратную, невидимую с Земли сторону Луны, это тоже стало мировой сенсацией. Издававшийся в Германской Демократической Республике юмористический журнал поместил на обложке коллаж: множество фотообъективов нацелено на ягодицы американской красотки. Под коллажем – язвительный текст: русские фотографируют обратную сторону Луны, американцы – «обратную сторону» своих кинозвезд. Журнал распространялся и в нашей стране. Дашкин, увидев коллаж, загорелся: давайте перепечатаем!.. Сказано- сделано. Журнал отослали в типографию, там его обложку пересняли на цинк.

Номер «Ленинца» с этим коллажем неожиданно произвел фурор. Газету расхватали из киосков «Союзпечати», потому что прошел слух: в комсомольской газете изображена голая девица! Мы не учли одну тонкость: в журнале на красотке был цветной купальник, а на черно-белых газетных оттисках он исчез. Случилось ЧП, красотка предстала в костюме Евы...

Чтобы молодому читателю стало понятно, почему незначительное с сегодняшней точки зрения происшествие было возведено в ранг чрезвычайного, я должен отойти немного в сторону от излагаемой истории и порассуждать о явлениях и вещах очень серьезных, более того – прискорбных. Можно посмеяться, говоря о прошлом. Но когда вглядываешься в будущее, каким оно представляется после смутных 90-х годов прошлого века, становится не до смеха.

Мой воображаемый молодой читатель мог пожать плечами, – экая, мол, невидаль – красотка в костюме Евы.

В самом деле, чего только мы не увидели! Не буду уж говорить о голливудской продукции, заполонившей наши экраны, – свои, отечественные, шоумены американцев по части бесстыдства переплевывают. Эстрадные кумиры помешались на околопостельных страданиях. Семнадцатилетняя московская студентка с конкретным именем и фамилией за 10 тысяч рублей разделась донага на глазах миллионов телезрителей, в число которых угодил и я. В телешоу «За стеклом» молодая пара продемонстрировала половой акт – натуральный, не игровой, как в паскудных фильмах. Сам этого не видел, слышал от других, верю – не врут. «Секс, секс, секс...» – сотни раз на дню звучит на общероссийских телеканалах.

Приходит мне в голову мысль, что под концом света следует подразумевать не одномоментную гибель мира, а процесс, уже начавшийся. Преднамеренное, ради наживы, разрушение нравственных устоев общества можно поставить в один ряд с возможной ядерной катастрофой.

В 90-х годах мальчишкам и девчонкам настойчиво внушали, что раньше все было ужасно, что их дедушки и бабушки жили в стране, превращенной в концлагерь, а теперь – свобода. Я вспоминаю свое детство. Жилось нам тогда действительно трудно, мы были плохо одеты и не всегда сыты, шла война. Но учительница взволнованно читала нам в холодном классе: «Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья...». Для тех, кто не знает: это стихи Александра Сергеевича Пушкина. «Будущее светло и прекрасно...» – уверял нас революционер-демократ Чернышевский. Мы верили в это будущее, нам и в дурном сне не могло присниться, что оно окажется таким, каким предстало в конце XX века.

Молодость моего поколения пришлась на строгое в нравственном отношении время. Мы не были сухарями в любви, нет, но признавали правомерность табу, оберегавших любовь от грязи, от скотства. Нас учили любить поэзию Пушкина и Блока, прозу Тургенева, Льва Толстого, Чехова. Эти авторы, к слову сказать, в коммунистической партии не состояли. Верхом откровения для нас были «Тихий Дон» Шолохова и романы Мопассана. Девушки, делясь по секрету впечатлениями от этих книг, делали большие глаза.

Мы выросли среди порядочных людей, чьи души очистило от скверны пламя Великой Отечественной войны, – войны, названной священной не из религиозных соображений, а потому, что народ защищал святое – свою Родину.

Кстати, о религии. Можно сколько угодно ругать коммунистов за то, что они боролись с религией, за разрушенные церкви, мечети, синагоги, но нелишне помнить при этом вот о чем: в массе своей коммунисты придерживались нравственных норм, выработанных всечеловеческим опытом и освященных той же религией. Идеалы коммунизма уходят корнями в раннее христианство.

Принятый при Хрущеве «Моральный кодекс строителя коммунизма» перекликается с библейскими заповедями: не убий, не укради, не прелюбодействуй... Да, заповеди нарушались, но кем? Прежде всего, с позволения сказать, элитой, руководствовавшейся двойной моралью: всем нельзя, а нам можно. Правда, это не афишировалось, аморальностью не кичились, бесстыдство не выставлялось напоказ, как выставляется сейчас.

Подонки водились и в низах – где и когда они не водились? Большинство же народа пронесло через все невзгоды, через великие испытания и муки свою совестливость, дорожило душевной чистотой, соблюдало правила приличия в народном их понимании.

Наша газета невзначай нарушила правила приличия, вызвав с одной стороны хихиканье, с другой – начальственный гнев. Дашкина «потащили на Голгофу» – вопрос о «проколе» в молодежной газете был вынесен на заседание бюро обкома КПСС. Выступившие на заседании члены бюро в обычном своем стиле метали молнии, гремели громовые басы: строго наказать, гнать таких из партии, снять с должности. Одним словом, распять. Наконец, громы отгремели, и 3. Н. Нуриев, ставший первым секретарем после Игнатьева, сурово глянув на Дашкина, спросил:

– Ну, что нам с тобой делать, как сам думаешь?

– Я, Зия Нуриевич, думаю, что не надо меня наказывать, – простодушно ответил Дашкин.

Кто-то из членов бюро прыснул в кулак, не выдержали и остальные, засмеялись. Нуриев безнадежно махнул рукой:

– Ладно, иди работай, больше так не делай.

Зия Нуриевич относился к молодежи снисходительно, многое ей прощал. Мы его уважали, а потом и гордились им. Он завершил служебную карьеру в должности заместителя Председателя Совета Министров СССР. Знай наших!

Запись: «ЦК ВЛКСМ, тов. Иванов».

Ремеля Дашкина перевели редактором в партийно-правительственную газету «Кызыл тан», издаваемую на татарском языке. На его место выдвинули меня и послали на утверждение в Москву, в ЦК ВЛКСМ. Я, дитя деревни, воспринимал учреждение, именуемое Центральным Комитетом, как нечто заоблачное, приближенное к чертогам Всевышнего. В столь высокие сферы мне еще не доводилось залетать, поэтому я вошел в здание ЦК с трепетом в сердце. Мне надлежало явиться к инструктору товарищу Иванову (не шучу, фамилия подлинная, не из перечня «Иванов, Петров, Сидоров...»). Пройдя строгую охрану на входе, нашел нужную дверь, потянул ее за ручку и чуть не присел, ошарашенный хлынувшим навстречу забористым матом. Товарищ Иванов разговаривал по телефону.

Принял он меня как ни в чем не бывало, оказался, в общем-то, свойским парнем, ничего ангельского в нем не просматривалось. Поговорил со мной пошучивая, дал задание посидеть в библиотеке, полистать подшивку газеты «Комсомолец Узбекистана» и на основании откликов на ее материалы написать заключение о действенности выступлений газеты. Как я догадался, таким путем проверялись мои умственные способности и уровень грамотности. С заданием я, видимо, справился успешно. Иванов отвел меня на беседу к заведующему сектором, тот – к заведующему отделом, и, наконец, я очутился в кабинете секретаря ЦК Камшалова. Камшалов куда-то торопился, задал какой-то пустяковый вопрос, пожал мне руку и пожелал успехов в ответственной работе.

Увы, эти встречи, в особенности первая, с Ивановым, пошатнули авторитет ЦК в моих глазах. С тех пор я смотрю на высокие инстанции несколько скептически.

Позже довелось пару раз побывать на Старой площади, в «Большом ЦК». Входил туда уже без трепета в сердце.

Впрочем, я ошибся. Обнаружились более ранние записи, свидетельствующие о том, что скепсис зародился еще до поездки в ЦК ВЛКСМ.

Запись: «Собака на осевой линии».

В августе 1964 года в Уфу приехал Н. С. Хрущев.

Правительственный кортеж должен был проследовать с железнодорожного вокзала, направляясь в северную часть города, по улице Карла Маркса мимо нашего газетного издательства. По обеим сторонам улицы плотными шпалерами выстроился народ. Никто его к этому, по-моему, особо не принуждал, просто тех, кому хотелось увидеть главу партии и правительства, отпустили с работы. Я в это время зачем-то зашел в редакцию «Советской Башкирии» и устроился с ее сотрудниками на балконе, откуда была видна вся улица от поворота со стороны вокзала. Ждем, переговариваясь о том о сем, когда появится кортеж.

Вот народ заволновался, издали по шпалерам в нашу сторону как бы покатилась волна. Едут!.. Но что это? Вместо машин из-за поворота появилась собака. Дворняге, каким-то образом угодившей в живой коридор, некуда было деться. Если она брала чуть влево, слева раздавались веселые крики, смех, свист, улюлюканье. Возьмет вправо – то же самое. Бедняжке не оставалось ничего другого, кроме как бежать по осевой, равноудаленной от людей линии улицы.

Наконец, появился и кортеж. Хрущев стоял в открытой машине, в шляпе, надвинутой на лоб, – моросил дождь.

Лицо его показалось мне усталым, серым, плохо запомнилось. Зато собаку помню отчетливо.

Запись: «Вечером у Ирека».

Я сидел в кабинете друга моего Юры Поройкова, занимавшего тогда пост первого секретаря Уфимского горкома комсомола. Рабочий день уже закончился, мы засиделись, разговорившись на вольные темы. Речь шла, кажется, о Булате Окуджаве. Власти, особенно провинциальные, относились к творчеству барда настороженно, потому что его песни гуляли по стране в неподконтрольных им, властям, как бы нелегальных магнитофонных записях, возбуждая молодежь своей необычностью. Юра устроил в зале общества «Знание» коллективное прослушивание песен Окуджавы, чтобы снять с них налет нелегальности. Народу в зал набилось столько, что ненароком выдавили часть оконных стекол. Мы гадали, попадет Юре за это от вышестоящих товарищей или не попадет.

Неожиданно раздался телефонный звонок. Позвонил первый секретарь обкома комсомола Ирек Сулейманов.

Отвечая ему, Юра сообщил, с кем он сидит, и, положив трубку, сказал:

– Ирек пригласил нас обоих к себе домой, поехали!

Приглашение заинтриговало меня. Зачем пригласил, что нас там ждет? С другой стороны, мне любопытно было взглянуть, как живет первый секретарь обкома. Всегда были и будут суды-пересуды о привилегиях начальства, а Ирек, хоть и комсомольский, все же большой начальник.

Оказалось, что квартира у него обыкновенная двухкомнатная, в каких жили тысячи рядовых семей. Никакой роскоши. С нашим приходом Ирек выставил на стол бутылку «Московской». Жена его, Мукарама Садыкова, тогда еще начинающая писательница, принесла с кухни закуски: хлеб, ломтики сыра, соленые огурчики... Ирек, загадочно поглядывая на нас, наполнил рюмки.

– Ребята, Хрущева сняли. Выпьем по этому случаю.

Мы слегка обалдели. Когда выпили, языки развязались, и пошло: Хрущев такой, Хрущев сякой...

Отношение к Хрущеву в народе было неоднозначно.

После его смерти в печати промелькнули сообщения, что скульптор Эрнст Неизвестный придумал для него двухцветный надгробный памятник: одна сторона лица покойного из белого мрамора, другая из черного. По делам, стало быть, и память.

Свершенные Никитой Сергеевичем дела можно пометить одновременно и знаком «плюс», и знаком «минус».

Он развенчал культ Сталина, одним это понравилось, других рассердило. Хорошо помню его слова о том, что на наших столах будет вдоволь белого хлеба. После целинной эпопеи это подтвердилось. Некоторое время в столовых хлеб выставляли бесплатно, ешь, сколько хочешь. Но освоение целинных земель вышло боком для Центрального Нечерноземья, оттянули оттуда ресурсы, и хозяйство на исконно русских землях пришло в упадок.

При Хрущеве построили много жилья. Строили быстро, не думая о комфорте, лишь бы скорей обеспечить всех более или менее благоустроенными бесплатными квартирами. Люди переселялись в них из бараков со слезами радости на глазах. Теперь построенные в те годы кварталы насмешливо называют «хрущобами».

Очень много беспокойства стране доставили хрущевские эксперименты и реорганизации. Разогнал министерства, восстановил совнархозы. Ликвидировал районы, заменив их территориальными производственными управлениями. В обкомах партии вместо одного полномочного бюро учредил два: одно по промышленности, другое по сельскому хозяйству. Коснулось это и комсомола.

Я, между прочим, несколько дней числился членом сельскохозяйственного бюро Башкирского обкома ВЛКСМ. Едва его создали, как пришло указание упразднить. Надоела людям вызванная всем этим суета и бестолковщина. Говорили, что в Перми кто-то написал на памятнике Ленину: «Дорогой Ильич, проснись и с Никитой разберись».

Хрущев искренне стремился улучшить жизнь народа.

Но поневоле вспомнишь сейчас крылатую фразу, сорвавшуюся с языка В. С. Черномырдина: хотели как лучше, а получилось, как всегда. Впрочем, страна под руководством Хрущева то вскачь, то кувырком все же здорово продвинулась вперед.

Хорошее забывается быстро, плохое помнится долго.

Наверное, поэтому распалились мы с Юрой, принялись, что называется, лягать мертвого льва. Послушал нас Ирек, послушал и говорит:

– А я ведь пошутил, решил проверить ваш полиморсос.

Для тех, кто не знает: «полиморсос» – шутейное слово, означающее политико-моральное состояние.

Мы замерли с раскрытыми ртами. Мукарама рассердилась на мужа.

– Да ты что! Хочешь, чтоб ребят инфаркт хватил?

Успокойтесь, ребята, Хрущева в самом деле сняли, скоро, наверно, по радио сообщат...

– Извините, братцы, это я спьяну, – повинился Ирек.

Так закончилась для нас «хрущевская оттепель».

Начался брежневский этап в истории страны.

Серафим Вайсман

Серафим Вайсман был активным автором газеты «Ленинец» по Южному промузлу, жил в городе Стерлитамаке.

Серафим Яковлевич Вайсман родился 5 мая 1923 года в Одессе. В Башкирию приехал в 1941 году рабочим одесского завода, эвакуированного в Стерлитамак. Писал в местную городскую газету, где талант рабкора заметили и оценили, приняли в штат «Стерлитамакского рабочего». А спустя некоторое время назначили редактором «Сибайского рабочего». Следующей ступенькой стала работа в республиканской газете «Советская Башкирия», позже сменившей свое название на «Республику Башкортостан». Автор книг: «Уроки мужества», «Там у горы Катукай». Кавалер двух орденов «Знак почета», заслуженный работник культуры России и БАССР.

Его внучка, Ирина Розина — кандидат филологических наук, завотделом по связям с общественностью Всероссийского музея А. С. Пушкина (Санкт-Петербург), член Союза журналистов, член Международной Ассоциации журналистов.

Не было хобби круче работы.

Вот воспоминания Мавлиды Якуповой о Серафиме Вайсмане, беседа с его дочерью Татьяной Геполовой.

Справка. Мавлида Мухтаровна Якупова - член Союза журналистов Башкортостана и России с 1978 года, ответственный секретарь РОО «Союз журналистов Республики Башкортостан». Работала главным редактором газеты «Сибайский рабочий», в республиканских газетах «Известия Башкортостана» и «Республика Башкортостан» – собственным корреспондентом, заведующим отделом, руководителем собкоровской сети, редактором журнала – спецвыпуска «Республика Башкортостан», пресс-секретарем Центральной избирательной комиссии РБ.

Дочь мэтра башкирской журналистики Серафима Вайсмана: «Для меня он был самым правильным отцом»

Моим главным учителем в журналистской профессии стал Серафим Яковлевич Вайсман, один из первых редакторов «Сибайского рабочего», затем работавший заведующим собкоровской сетью республиканской газеты. Именно этот путь вслед за своим наставником прошла потом и я. Более того, через некоторое время судьба свела с его замечательной дочерью Татьяной Серафимовной Геполовой, с которой мы трудились бок о бок в Центральной избирательной комиссии республики.

 Десять лет назад не стало Серафима Вайсмана. Ушел тихо и незаметно, совсем не так, как жил — ярко, бурляще, звучно. Помню, во время одной из последних наших встреч показал подаренную коллегой книгу с надписью: «Человеку, который меня заметил». «Ты знаешь, теперь этот человек меня не замечает», — как-то грустно, но без тени обиды обронил Серафим Яковлевич.

Уроки новаторства

В моем родном городе Сибае до сих пор его помнят и чтят. Не только потому, что приехал по направлению обкома партии на должность редактора городской газеты. Именно на его долю выпали неимоверные сложности становления городской газеты. Это сегодня в столице Башкирского Зауралья не одно печатное издание, есть местное телевидение и радио. А тогда город и сама издательская деятельность только-только вставали на ноги.

Главное, на что сделал упор в своей работе Серафим Яковлевич, — нашел друзей газеты в лице руководителей предприятий, создал авторский актив — то, без чего страдают сегодня многие СМИ (хотя не все и не всегда признаются в этом). Создавая школу рабочих корреспондентов, Серафим Яковлевич, надо думать, полагался на собственную интуицию, чтобы оценить индивидуальность начинающих авторов. И ведь не ошибся — какой жгуче интересной была в те годы местная газета! Она писалась коллективно — сердцем и мыслями ее авторов.

А чего стоят «уроки новаторства». Их генерировал Серафим Вайсман, он же и выступал в качестве главного организатора: собирал участников, готовил выступающих, по крупицам аккумулировал зерна их идей, а затем обобщал и тиражировал опыт строителей треста «Башмедьстрой», на базе которого и проходили эти уроки. Он лично был знаком с каждым руководителем, знал проблемы рабочих, которые открывались ему, делились наболевшим.

Щука пера

Напрасно было надеяться, что он оставит тебя в покое, собирая материалы для новых публикаций или готовя в печать очередную книгу, — тормошил коллег, как та щука, что не дает дремать карасю.

Однажды ранним утром (за окном пурга и бледные отсветы уличных фонарей) звонит в собкоровский пункт Серафим Яковлевич и, словно оправдываясь, спрашивает: «Разбудил? Извини. Но надо бы в Зилаир выехать, есть задание!». В другой раз по его «милости» довелось срочно добираться до Акъяра, да не абы как, а… самолетом. В 10 часов утра там начиналось важное мероприятие. Звоню редактору хайбуллинской районки Салиме Габитовой, прошу выручить — подогнать редакционную машину к аэропорту. Радуясь, что все успела, передала отчет в редакцию, заслужив похвалу за оперативность от Серафима Яковлевича. На следующий день беру в руки газету, а там ни строчки за моей подписью — ограничились официальным сообщением пресс-службы. «Так бывает, — успокоил меня наставник, — тут ни моей, ни твоей вины нет».

Чувство времени

— Папа не работал — папа жил работой! — вспоминает его дочь Татьяна Геполова. — Для него не было ни выходных, ни праздничных дней — он все время был за печатной машинкой, все время мыслил, писал. Удивительно, время шло, а он умел ему соответствовать — шагать, так сказать, в ногу. До последних дней своей жизни был собкором федерального издания — «Строительной газеты».

В этом человеке всегда кипели идеи, которыми он заряжал окружающих. Серафим Яковлевич «накрывал волной» всех, кто находился рядом, а газетные публикации были просто на зависть. Другим его невозможно было представить.

— Но вот что меня удивляет, так это слабая память ныне здравствующих работников, — с нескрываемым разочарованием говорит Татьяна. — Память не должна быть короткой, тем более в отношении тех, кто оставил заметный след в республиканской журналистике.

Яблоко от яблони

В доме у Серафима Вайсмана всегда было много книг. Сам он читал запоем, приучил к этому сына и дочь, любимую внучку. Дедушка очень хотел, чтобы она поступила на журфак МГУ, но не настаивал: ценил свободу выбора. А дочь предпочла юрфак БГУ. До Центральной избирательной комиссии республики работала в министерстве юстиции, Арбитражном суде республики.

Главное хобби в ее жизни — работа, и с этим уже ничего не поделаешь. В напряженные дни в избиркоме, когда уже все устают и начинают нервничать, Татьяна Серафимовна шутит, подтрунивает над коллегами и принимает стрелы в свой адрес. Несмотря на то, что Татьяна Геполова теперь на заслуженном отдыхе, в горячую пору избирательной кампании ее приглашают поработать. Она готова подняться на Джомолунгму, посадить яблони в саду покруче мичуринских. Потому что — в отца!

Вера Ткаченко

Вера Макаровна Ткаченко (1928-2000) - одна из талантливейших и наиболее ярких очеркистов газеты «Правда». Здесь она проработала почти тридцать лет. Творческий путь ее начался в Башкирии, в республиканской газете, куда она получила назначение после окончания Уральского государственного университета. Там появились ее первые рассказы, очерки, фельетоны. Затем работа в газете «Труд». В гостях у Шолохова ей посчастливилось быть еще молодой журналисткой в 1957 году, когда она была корреспондентом газеты «Советская Башкирия».

Тогда же в нескольких номерах этого издания появился ее большой очерк «На родине Михаила Шолохова». Авторский вариант того очерка в сокращении был опубликован в «Правде» 24 мая 1984 года - три месяца спустя после кончины великого писателя земли русской. Поездки по стране принесли ей радость встреч с людьми, знакомство с их судьбами.

Ветеран газеты «Правда» Николай Кожанов: Быть «правдистом» - призвание на всю жизнь

Блестящая, разносторонне одарённая очеркистка Вера Ткаченко. Она по-своему продолжила тематику Елены Кононенко - тему нравственного подвига, духовной красоты человека, её слиянности с красотой окружающего мира. Эта тема стала главным нервом публицистики Ткаченко. Об этом говорили уже сами заголовки очерков: «Талант доброты», «Лебеди над Неманом», «Русский характер»…

Вот как, например, начинается очерк «Русский характер»:

«Подмосковье. Сердцевина российского Нечерноземья. Край тихих зорь и полыхающих в полнеба закатов, спокойных, медлительных рек и сбережённых, не отданных в трату дубрав и березняков, полных зелёного шума и птичьих ликующих хоров…»

Рассказ шёл о Герое Социалистического Труда, бригадире овощеводов Галине Ивановне Рыбаковой, характер и нравственная позиция которой, полнота её жизни в авторской обрисовке гармонично сливались с величавой и нежно лиричной картиной окружающей природы.

Кстати, не так давно привелось проезжать местами, о которых с такой проникновенной любовью писала Вера Ткаченко. Грустная картина: разбитые дороги, ржавые вырубки, глухие особняки за высокими заборами… Всё запущено, всё «отдано в трату» ради наживы.

Эдвин Нуриджанов

Об Эдвине Нуриджанове пишет его сын Арсен Нуриджанов.

Эдвин Саркисович Нуриджанов родился в г. Чарджоу Туркменской ССР в семье рабочих. Окончил факультет журналистики ЛГУ (1957). Был членом КПСС (1973—89). Работал в газетах «Ленинец» (1957—1974; г. Уфа), «Книжное обозрение» (1974—1987), в журнале «Советская библиография» (1987—1990), директором издательства «Народная книга» (1990—1994).

Автор книг: «Якуб — сын мой». Москва, 1983; «Кольцо с гранатом». Москва, «Молодая гвардия», 1985.

Член Союза журналистов СССР (1962), Союза писателей России (1997). Баллотировался (безуспешно) в депутаты Государственной Думы РФ (1999).

Заслуженный работник культуры РСФСР (1986). Лауреат премии Ленинского комсомола, обладатель знаков «Отличник печати», «Активист общества книголюбов», «За активную работу в комсомоле».

Арсен Эдвинович Нуриджанов - генеральный директор ООО «Альянс», главный редактор газеты «Работа для Вас. Уфимский выпуск», руководитель издательства «Альянс Медиа Пресс», исполнительный директор Школы российской политики в РБ. Кандидат социологических наук.

- Марсель Абдрахманович Гафуров, известный башкирский писатель, родной брат пламенного и несгибаемого борца Мадриля Абдрахмановича Гафурова, работал в семидесятые с отцом в республиканской газете «Ленинец». В журнале «Бельские просторы» вспоминал про эти годы. Позволю себе привести часть его воспоминаний об отце.

«Запись: «Розыгрыши. Эдик».

В редакции «Ленинца» часто разыгрывали друг друга, энергия молодости выплескивалась в шутки, иногда и небезобидные. Жертвой розыгрышей становился и я...

Разыгрывали и моего заместителя Эдвина Нуриджанова, Эдвина Саркисовича, в просторечии — Эдика. При его бурном южном темпераменте розыгрыши получались особо смешные. Как-то сотрудница наша Люся Филиппова позвонила ему из соседней комнаты, прикинувшись телефонисткой междугородной связи,— сказала, что соединяет его со Свердловском, нынешним, значит, Екатеринбургом. Оттуда якобы звонил главный бухгалтер издательства «Уральский рабочий». Роль бухгалтера исполнял Петр Печищев, сунувший себе в рот для изменения голоса клочок бумаги. Эдик заглотнул крючок. Незадолго до этого в журнале «Уральский следопыт» напечатали его очерк, он получил солидный гонорар, об этом гонораре и пошла речь в телефонном разговоре. «Бухгалтер» сообщил, что его подчиненная по ошибке выслала ему, Нуриджанову, денег вдвое больше, чем надлежало, лишнее надо вернуть издательству, иначе виновную в ошибке ждут неприятности.

— Это безобразие!— возмутился Эдик. — Вы-то для чего там сидите, куда смотрели? Так с авторами не поступают!

— Виноват, не доглядел,— покаялся «бухгалтер». — Надеюсь, вы порядочный человек, поможете исправить ошибку, вышлете лишнее назад и как можно скорее.

— Да нет у меня сейчас денег, я весь гонорар уже истратил! — закричал в отчаянье Эдик.

Он стоял спиной к распахнутой двери и не видел, что сзади столпились сотрудники редакции, слушают затаив дыхание его разговор. Кто-то не выдержал, хихикнул, Эдик обернулся, все понял и взвился:

— Я вас всех в порошок сотру!

Но был мой заместитель сколь вспыльчив, столь и отходчив, вскоре уже смеялся вместе со всеми.

Он вспоминается мне как колоритнейшая фигура редакции, бурный темперамент сочетался в нем с буйной фантазией. Эдик извергал идеи, как проснувшийся вулкан извергает пепел и камни, не задумываясь, что из этого получится. У меня характер спокойный, думаю, мы составляли с ним неплохую пару. Время от времени я затыкал вулкан пробкой спокойствия, и мы вдвоем выбирали из пепла полезные выбросы. Попадались они довольно часто.

Эдвин Саркисович умер в Москве,— уехав туда, он стал редактором центрального еженедельника. Я боюсь оскорбить какой-нибудь неточностью память о нем, а все же рискну рассказать незаурядную историю из его жизни, слышанную от него самого. Отец Эдика был красным комиссаром, занимал видный пост в Туркестане, а дядя его, брат отца, эмигрировал в Иран и сколотил там огромное состояние. Когда Эдик учился в Ленинградском университете, дядя-нефтепромышленник умер, завещав свои миллионы племяннику, то есть Эдику. Комсомолец Эдвин Нуриджанов мог, сменив гражданство, стать миллионером, но решил остаться верным Советской Родине. Ему посоветовали отказаться от наследства в пользу родного государства, он подписал нужные для этого бумаги. В тогдашней обстановке такое вполне могло произойти, но допускаю, что Эдик мог это и нафантазировать».

Много лет спустя, в 2010 году я держал в руках «Дело Инюрколлегии СССР». Родного брата деда звали Арсен, и я был назван в честь его. Он владел несколькими угольными шахтами в Иране, и большим домом в Тегеране. А вот женой и детьми не обзавелся. Как правило, в те времена было принято переводить полученные средства в Фонд Мира.

Лев Шерстенников

Уфимский журналист, выходец из газеты «Ленинец», покоривший Москву, - не такое уж редкое явление. Чаще других берутся штурмовать первопрестольную съедаемые честолюбием и амбициями фотографы. Первым в этом ряду был, очевидно, Лев Шерстенников, фотокорреспондент журнала «Огонек».

«Остались за кадром»

Так называется книга, написанная фотокорреспондентом, вышедшая в свет в 2014 году.  Рецензию к ней написала московская журналистка Анна Артемова. 

Знаменитый фотомастер Лев Шерстенников с завидным упорством доступными ему возможностями рассказывал о выдающихся мастерах отечественной фотографии. В новую книгу вошли интереснейшие, информационно насыщенные и прекрасно написанные рассказы о пяти наших современниках. Это Николай Рахманов, Павел Кривцов, Вадим Гиппенрейтер и уже ушедшие от нас Анатолий Гаранин и Василий Песков. Разные судьбы у них, но объединяют их – несомненный талант фотографа, внимательный взгляд, упорство и невероятная работоспособность.

Рахманов, которому сейчас немало лет, сделал, вероятно, лучшие снимки нашей столицы. Это его кадры Пушкинской и Красной площадей, Кремля, совмещённого Мавзолея ещё Ленина–Сталина, широко известной рубиновой звезды на Водовзводной башне публиковались неоднократно. И на обложках канувшего в вечность уникального журнала «Советское фото», в десятках глянцевых календарей, украшавших, да, надеюсь, и до сих пор украшающих рабочие кабинеты. Николай Николаевич за долгую жизнь работал в ТАСС, когда-то популярной «Неделе», до сих пор незабытом еженедельнике «РТ» – в принципе иллюстрированной программе радио и телепередач. Но главная его страсть и любовь – Москва. Свежие снимки панорамы Москва-Сити просто завораживают. Любопытно посмотреть и на него самого – то над колокольней Ивана Великого, то на трубе (!) Исторического музея.

Герои снимков Павла Кривцова – знаменитые и не знаменитые жители России. Вот бредёт по осеннему лесу великий Георгий Свиридов, словно нащупывая ноты своих гениальных произведений. Как же надо войти в доверие к выдающемуся композитору, чтобы оказаться рядом с ним на такой прогулке. А рядом сельский почтальон Олег Ларионов, учитель Дмитрий Пронин.

На скамейке с листьями задумался Юрий Бондарев, в родной деревне тяжёлые думы у Виктора Астафьева. Кривцов собирает коллекцию снимков дорогих ему людей и выпускает альбом «Русский человек. Век 20-й». Листаешь страницы и думаешь: нет, никуда Россия не делась, и люди не хуже, чем в старинные времена».

Анатолий Гаранин (1912–1990 гг.) оставил такие пронзительные кадры, что, вглядываясь в них, недоумеваешь – как это можно было снять 70 лет назад? Сталина на трибуне, Хрущёва в Америке, московских ополченцев осени 41-го, пот и кровь солдат Великой Отечественной, Гагарина и Терешкову, совсем ещё молодых. А рядом – удивительный кадр: шляпы членов Политбюро ЦК КПСС, смеющиеся Суслов и Брежнев. Вот уж действительно неожиданный ракурс! Фотомастер оказался за кадром, а его кадры – в истории.

О ровеснике Октябрьской революции, как его называют, старейшине Гипу – Вадиме Гиппенрейтере «ЛГ» недавно писала, откликаясь на его большую персональную выставку. Рассказ о нем тоже любопытен и подробен. Грустно читать его признание: «Сейчас я уже ничего не делаю, просто ничего не вижу...» До столетия – всего три года.

И завершает книгу рассказ о Василии Михайловиче Пескове, легендарном фотографе. Смотришь на его портрет – конечно, с фотоаппаратом на груди, в знаменитой кепке, в более чем скромной куртке. Его «Окно в природу» в «Комсомолке» открыло нам столько неизвестного. И неслучайно есть люди, которые все десятилетия работы Пескова в «КП» вырезали его заметки и снимки. А мой папа, будучи девятиклассником, вступил с ним в переписку, получил книжку с добрыми словами. Это определило его журналистскую судьбу. «Тысячи опубликованных снимков. Но – странное дело – в сообществе фотографов Пескова особо и не считали своим», – отмечает автор, а ведь кадры с Гагариным, маршалом Жуковым, Агафьей Лыковой видела вся страна. Потому как работал он всю жизнь как зверь. Легко и мощно.

Спасибо Льву Николаевичу Шерстенникову за искреннее и доброжелательное отношение к коллегам. Которые остаются за кадром.

«КАКОЙ ТАМ НЬЮ-ЙОРК!»

Вот интервью с Львом Шерстенниковым Александра Владимирова, напечатанное в журнале  «Русский обозреватель» (№ 19 (25)  4 декабря 2003 года).

Я знал его отца Николая Александровича Шерстенникова – профессора медицинского института. Он был просветителем, постоянным автором «Вечерки» и газеты «Медик». Однажды мне довелось в одной компании с ним отмечать День печати.

Шерстенникова Льва, сдается мне, увидел я впервые на сцене актового зала 40-й староуфимской школы  в 1950 году. Надвигались выборы в Верховный Совет СССР, и по школам, где разме­стились избирательные участ­ки, прокатилась концертная волна. Телевизоров, слава Богу, тогда не было. Люди легко отрывались от диванов и дружной гурьбой шли поглазеть на профессиональных и самодеятельных артистов. В тот вечер выступали юные дарования из 11-й мужской школы. Я помню небольшую, сколоченную военнопленными немцами сцену, стул – и на нем упи­танного, подвижного мальчишку. Он читал «Монолог совре­менного Хлестакова» – потея от волнения и жары, вскакивал со стула, бойко и осмысленно жестикулировал. Шквал апло­дисментов Шерстенников-младший воспринял как долж­ное и удалился за кулисы.

Природа вне всякого сом­нения одарила его натуру ар­тистизмом и, когда после шко­лы он поехал в Ленинград, все взрослое население большого двора на улице Октябрьской революции решило: Левка по­дался в артисты. На самом же деле он отправился в Питер поступать в институт киноинженеров. О существовании та­кого вуза Левка узнал из объя­вления, приклеенного к дверям кинотеатра «Октябрь». В нем, между прочим, сообщалось и о том, что в институте есть фа­культатив для тех, кто увлека­ется фотографией. Лев увле­кался, и еще как! Выбор был сделан.

Шерстенников окончил ин­ститут, получил направление на Башкирское телевидение, но работать стал фотокоррес­пондентом газеты "Ленинец". Через год он попрощался с друзьями, домочадцами, жур­налистской братией и махнул в Москву. То было начало 60-х...

 Сегодня Лев Николаевич Шерстенников – лауреат, за­служенный, член жюри и про­чее, прочее.  В 2000-м году, на грани двух веков, он объявился в Уфе, и я решил его во что бы то ни стало поймать. Мы встретились. Сначала говорили "по протоко­лу", на "вы". Называть Шерстенникова по имени-отчеству одно удовольствие. Львом Ни­колаевичем был Толстой, Гу­милев и другие достойные лю­ди. Однако "протокол" рухнул минут через пять, мы перешли на "ты", и нас подхватило, по­несло по течению памяти.

 – Чего ради ты приехал в Уфу?
 – Повод – сто лет со дня ро­ждения отца.  Уфа - это... Я прожил здесь недолго, 17 лет до института и потом еще один год, но она сидит во мне, и от этого никуда не денешься.

 – Какие места тобою особенно любимы?
 – Это прежде всего Брод, Бродвей – улица Ленина от кинотеатра "Октябрь» (или парка Матросова) до "Родины". Гормоны кипели. Мы выходили сюда кадриться. На других посмотреть и себя показать. Что говорить, молодость! Те чувства, которые тогда испытывал, неповторимы.
Много времени проводил я с братьями на Деме. Научился плавать лет в 8 - 9. Спускались по тропинке, оврагами на станцию "Динамо". (Я страшно боялся здесь ходить). Переплывали Белую и – до Демы. Потом обратно.

 – Кто повлиял на твой профессиональный выбор?
 – Леха, брат Алексей. Он где-то покупал ломаные аппараты, ремонтировал. Мне давал снимать.  Одну камеру украли на пароходе, другую утопил в походе.
 Я довольно рано заразился фотографией и понял: это мое. Это то, чем я должен заниматься.

– Мог бы рискнуть и попытаться поступить во ВГИК…
 – Я рассуждал трезво: во ВГИКе делать мне нечего – слишком зеленый, надо хорошо знать живопись, историю искусства...
 Когда учился в Ленинграде, печатался во всех газетах.

 – А как ты относишься к своим коллегам?
 – Каждый фотограф – инди­видуалист. Он никого не при­знает, кроме самого себя. Это обычное дело для людей, из­бравших творческую профес­сию.
Я всегда был ведомым. Все­гда со мною были люди, кото­рых я, если и не боготворил, то ставил чрезвычайно высоко. В начале 60-х каждый второй тост поднимал за Сашку Стешанова. Был такой парень мо­его возраста. Он работал и блистательно печатался в "Из­вестиях".
В "Огоньке", говоря высоко­парно, моей путеводной звез­дой был Сева Тарасевич, фо­токорреспондент. Он был лет на 10 старше. Мы с ним часто ругались, хамили друг другу. Голова его была набита сотня­ми идей, он обладал какой-то сумасшедшей энергией и фан­тазией. И заражал этим нас, молодых фотокоров. Без Тарасевича я был бы другим.

 – Ты встречался со многи­ми выдающимися людьми. Кто произвел на тебя наибо­лее сильное впечатление?
 – Это, конечно же, академик Колмогоров. Судьба сводила с Будкером, Амосовым... Когда я прочитал книжку Амосова "За­писки из будущего", то бук­вально обалдел, потерял по­кой. Меня потянуло к нему, в Киев.
 Приезжаю, звоню: "Николай Михайлович, я – фотокор "Огонька". Мне бы хотелось..."
 Амосов: "А кто вас просил приезжать? Зачем мне все это?.. И журнал я ваш не люб­лю".   Кое-как умолил я его встретиться. Прихожу на сле­дующий день. Слово за слово. В общем, уезжал я из Киева, от Амосова через 10 дней. Ни­колай Михайлович ворчал: "Как вы работаете? Вот у меня бы­ли из "Тайма". Все отсняли за один день".
 Это был 1967-й год. С той поры Амосов не раз наведы­вался в Москву, бывал у меня дома. Мы подружились.

 Еще один замечательный че­ловек, с которым я сблизился, - Юрий Владимирович Нику­лин. На мой взгляд, это явле­ние природы. Он был всем близок. Все – и президент, и бомж – почитали его за своего.
 Я всего лишь фотограф, фотокорреспондент. А Юрий Владимирович (наверное, что­бы сделать приятное) предста­влял меня своим знакомым: "Это фотохудожник".
 Он всегда старался что-ни­будь сунуть, подарить. "Лева, возьми эту пепельницу. Ах, да ты ведь не куришь".  Заглянул я как-то к нему после вечера ве­теранов, он тут же: "Вот тебе, Лева, бутылка ветеранской".
 Кто-то сорвался с трапеции в цирке. Никулин звонит в ин­ститут Склифософского: "У нас несчастье случилось..."
 Его хоронила вся Москва. Как Высоцкого и Сахарова.

 – Что скажешь ты, Лев Ни­колаевич, по поводу поваль­ного увлечения "мыльницами»?
 – Это хорошо, это благо. Ты, надеюсь, не против всеобщей грамотности? Снимают все подряд? Ну и пускай, ради Бо­га! Напомню тебе в этой связи банальную истину: снимают,  в конечном счете, не фотоаппа­ратом, а головой.

 – Что значит, по твоим ка­нонам, удачная фотогра­фия?
 – Прежде всего она не долж­на быть банальной. Моя зада­ча сделать фотографию само­достаточной, чтобы не уба­вить, не прибавить.

 – Общеизвестно выраже­ние: фотография - останов­ленное мгновение...
 – Хорошая фотография дает представление о том, что было до этого "остановленного" мгновения и что будет потом. Для меня самое главное – не­прерывность действия, энер­гия кадра. Если на снимке за­стывшее мгновение -это неин­тересно, мертво.

– Чем отечественный фо­токор отличается от зару­бежного?
 – В Москве, в Фотоцентре на Гоголевском, была выставка работ Букорта, немца. Он фо­тографировал Россию. Я, рос­сиянин, никогда ее такой не видел. Он мне открыл мою страну. Столько экспрессии! Фотограф каждый раз раство­рялся в том человеке, которого он снимал. Его присутствия не ощущаешь. Это поразительно.

В работах отечественных ма­стеров всегда есть дистанция: вот он, а вот я – фотограф. В России все мы гении, на са­мом же деле ничего не зна­чим.
На Западе фотограф получа­ет великолепное образование, знает два-три языка, совре­менную технику. Он проявляет недюжинные способности к практической работе. А даль­ше – если ты талантлив, ищи свою интонацию, тему.

Мне довелось быть членом жюри "Word-пресс-фото". На его адрес приходит 25 – 30 ты­сяч фотографий. Лауреатами становятся каждый год одни и те же, 10-12 зарубежных фо­торепортеров.
Нам дана полная свобода: фотографируй, что хочешь, по­сылай снимки в любое агент­ство. Увы, ни один из наших не стал звездой первой величины. Кончается жизнь, а фотограф может предъявить своим сов­ременникам и потомкам 1,5 фотографии.

– Работа фоторепортера – достаточно нервная. Как ты расслабляешься?
– Не надо напрягаться. У ме­ня есть пример для подража­ния – коты. Они ленивы (не в бытовом, пошлом значении этого слова) и независимы. Если серьезно, я делаю то, что люблю, без чего жить не могу. Это же здорово.

– Что тебя может огор­чить?
 ли?

 – И что же мешает?
– Понимаю, что все это эмо­ции. Как-то я допе­кал Амосова вечными вопроса­ми. Он изучал феномен смерти и вот к какому пришел выводу: помирать не страшно, когда исчерпан ресурс жизни. Если страшно, значит, есть еще ре­сурс. Надо жить.

…Перед Уфой Лев Шерстенников побывал в Мирном у до­бытчиков якутских алмазов, потом отправился с теат­ром Юрия Любимова во Фран­цию, на фестиваль в Авиньон. В Уфе Лев Николаевич не только бередил свою память воспоминаниями. Он встречал­ся с Шейх-уль-исламом Таджуддином и офтальмологом Эрнстом Мулдашевым. Так что и работы, и жизненной энер­гии ему не занимать.

Однажды  Шерстенников взял и махнул в Нью-Йорк, на день рождения друга.
– Ты смог бы жить в Аме­рике или в Западной Европе? – задал я свой излюб­ленный вопрос.
 – Никогда, – сказал Лев. – Расположился я в Мирном, в гостинице. Кран поет, по стенке таракан ползет. И так хорошо стало на душе: по­веяло своим, родным... Какой там Нью-Йорк!

Читайте также:

Из книги воспоминаний журналистов «Ленинца»