По следу муравейника

Удобно сидеть за отцовской спиной! Заднее сиденье на нашем мотоцикле чуть выше, и я смотрю поверх головы отца на дорогу, знакомые с детства места, по которым скучаю, живя далеко, приезжая к родителям только в отпуск да по большим праздникам.

Мы едем на сенокос, если точнее, то на дальний пай, что в десятке километров от поселка, в живописном месте, меж гор Уральского хребта, на речке Атолям, с вкусной и прозрачной водой. Она неширокая и почти в любом месте переходится вброд.
Пай у нас небольшой. Это закраек большой поляны – бывшего, лет 40 назад, жительства у самой кромки леса, и сена мы накашиваем, обычно два тележных воза.

Посредине полянки стоит остожье, где мы ставим небольшой стог.  Чуть ближе к лесу, под огромной, наклоненной березой несколько жердей, на которые накидывается полог, чтобы прятаться от дождя и кострище, готовить чай.
Я никогда не беру с собой в лес чайную заварку. Из старого, закопченного чайника пить надо только травяной чай, а их -  целебных и душистых, у нас на Урале множество. Погода сегодня ожидается хорошая – как раз для косьбы. 

Где-то за верхушками сосен висящий над распадками гор туман превращается в облака, они светло-серой пеленой покрывают все небо, но всходящее Солнце светит нам в спину,  хорошо освещая дорогу, и в 6 утра, когда мы тронулись из дома, было уже светло и комфортно ехать. Только набегающий поток утреннего воздуха холодит, но я прячусь за отцовской спиной. 

Мне тридцать лет, отец ровно в два раза старше. Комплекция и рост у нас одинаковые, только он чуть шире в плечах и, даже сейчас, сильнее.
Мы специально поехали пораньше, чтобы обыденкой, как говорят у нас в поселке, за один раз скосить весь пай и успеть как можно больше по утренней росе.

Косы, топор, чайник и все, что нужно, отец отвез чуть раньше, ожидая меня, и сегодня, осторожно, чуть замутив колесами мотоцикла Атолям, по едва заметной в траве тропинке проехали к своему покосу.
Поляна от речки полого поднималась в гору и заканчивалась углом непроходимого  дальше леса, из которого по небольшому логу тек ручей, в кустах ивняка, черемухи и ольхи. Сразу за местом, где мы всегда убираем сено, начиналась стена из сосново-березового леса, густо поросшего малинником, и подлеска из ельника. 

Всходившее солнце еще не протянуло свои лучи на нашу поляну, все вокруг было в сырости - деревья, и трава, и воздух, и эта прохлада заставила поежиться, когда мы, остановившись, стали готовиться косить. Но отец торопит. По росе косить легче, а стоит только начать, как вмиг согреешься, а высокие, по колено, резиновые сапоги, не дадут промокнуть совсем.

Мы начинаем с края поляны. Отец делает первый прокос, я начинаю за ним. Дойдя до конца, он разворачивается и начинает «подбивать» ряд с другой стороны, чтобы скошенная трава лежала на подрезанном участке ряда. Так она быстрее высохнет, и грести потом будет легче и удобней. Я стараюсь все делать, как учили еще в детстве, но все равно отцовский ряд получается шире, ровнее и трава на скошенном участке остается короче. Вроде и пятку косы стараюсь лучше прижимать, и размахиваюсь пошире - ан нет!

Так косить, как это делает отец,  все равно не получается. Догоняя меня, он посмеивается, но не торопит. Понимает, что его навыки, опыт, знание дела гораздо лучше моих. Пройдя очередной ряд, мы точим косы, переводим дух, с каждым разом  все больше радуясь проделанной работе, но не останавливаемся на отдых. Еще рано, впереди нескошенной травы много, да и если сейчас, остановившись, мы отгоняем только звенящих комаров, то потом, когда высохнет роса, отбиваться придется от слепней, а они будут кусать даже через тонкую, мокрую от пота рубаху.

Видимо, заметив, что я начинаю уставать, отец велит  разжечь костер и вскипятить чай. Скошена уже немалая часть поляны, да и пить хочется, поэтому, с удовольствием подхватив чайник, я двигаюсь по известной мне старой тропке к ручью. Чистый воздух, летающие птицы, что-то поющие на своем языке, голубеющее в разрывах облаков небо и негромко булькающий чистой  водой ручеек  радуют душу, дают некую беззаботность возвращения в детство. Я споласкиваю чайник, набираю его полный и маленькими глотками пью из крышки холодную воду. 

Приятно стоять у ручейка, в тени кустов. Он небольшой, в любом месте можно перешагнуть, и замечаю - похоже, что сегодня я не первый, кто пришел сюда за водой. Но почему? Ведь мы с отцом прибыли так рано, что никаких следов около брода через Атолям еще не было. А почему перевернута коряга рядом, да и следы не от сапог. Они… не медведя ли?

Я в несколько шагов поднялся от ручейка на поляну, успевая вспомнить, что когда еще шел за водой, то подумал, что трава на тропинке будто обметена и капелек росы на ней уже не было.

Отец белел выпущенной из-за пояса рубахой, увлеченно косил, и это немного успокоило меня. Конечно, я знал многое из лесной жизни, ведь сам с соседскими мальчишками или родителями много времени проводил в детстве в лесу. Слушал рассказы более взрослых или бывалых, читал книжки и понимал, что вот так, по светлому дню, с медведем встретиться, да еще на покосе среди лета, практически невозможно. Скорее всего он еще до восхода Солнца обходил свой участок, где жил и кормился, проверял, что называется, свои владения.

Чайник на костре закипел быстро, душица и зверобой придали цвет и аромат, а пирожки, которые мать дала нам в дорогу, утолили голод.
Не выдав своего волнения от «открытия»  подозрительных следов, рассказал о них отцу.

 - Муравейник, -  как-то даже равнодушно сказал он. 

Очевидно, что знания и жизненный опыт позволяли ему совершенно не волноваться новости, что через наш покос проходит медвежья тропа, что это может быть опасным и даже страшным.

 Помню, что эта его уверенность и спокойствие взаимодействия с окружающей природой передались мне до такой степени, что во время очередного чаепития я прошел по этой едва заметной тропке до края леса и даже, раздвинув ельник, продвинулся на десяток метров вглубь. Правда один участок хорошо примятой травы остановил меня и заставил вернуться к костру.

Потом, когда я вспоминал этот день и вновь все переживал, то представил, что медведь, наверное, долго наблюдал за нами, лежа в кустах, положив голову на лапы, ничем не выдав себя.

Вокруг нашего поселка уже не осталось маленьких деревушек, хуторков, в самом Тукане все меньше людей держали скотину. Ареал жизни людей ужимался, и  он спокойно, по-хозяйски контролировал ситуацию. Отец, зная обычаи леса и уважая их, ничем не показывая своего значения и роли в окружающем мире, не нарушил гармонии общежития, сложившейся столетиями. А я, когда уже ближе к вечеру мы закончили косить и уезжали, сошел с мотоцикла, перешел речку пешком и махнул рукой, в сторону леса.
До встречи, Муравейник! Я еще вернусь сюда!

От автора: «муравейниками» иногда, в народе, называют молодых или не достигших огромных размеров медведей, полагая, что они не агрессивны.

Южный Урал. Башкирия. Тукан.